Реквием по живущему. Роман - стр. 19

– Этот на небо похож, когда туч нету.

– А этот вот – на свежую кровь.

– Эти вместе сложить – издали за траву принять можно.

– Точно.

– Яйца он у меня покупал. Да и у тебя тоже, правда, Уари?

– Здесь в воде секрет, не в яйцах.

– Здесь во всем секрет. И в яйцах тоже.

– Выходит, он их сперва выкрасил. Сперва камни выкрасил и уж после в крепость вывез. Разве нет?

– А пахнет чем? Дай, попробую… Противно пахнет.

– Не так, чтобы очень.

– А на что они, крашеные камни?

Слышно, как молчат. Потом робко:

– Мало ли!..

– Может, игра какая новая? – и опускают глаза, и только кто-то тычет носком сапога в рыхлую породу.

– Смотрите, вот еще… Палка какая-то, – и все внимательно глядят, пробуют пальцами. – На волос похоже.

– Волос и есть.

– Или щетина… Щетина, только почти вышла вся, чуть-чуть осталось.

– И в краске тоже. Вон и палка измазана.

– Малость шире стрелы. Раньше стрелы такие правили, длиннее только. Так ведь, Ханджери? – и они пристально, до рези в глазах, смотрят на палку, осколки и скорлупу. А потом один из них подымает с земли подгнивший бурдюк, держит на вытянутой руке. Держит, а другие вспоминают:

– Из тех, что в карты выиграл. Сам не гнал никогда.

– А Бог его знает! Может, когда и баловался.

– А ты хоть раз запах слыхал? То-то! Он толком и рог-то держать не умеет.

– Ему просто не нужно.

– Что?

– Коли б нужда была, держал бы, небось, посноровистей многих. Только не любит он этого. Араку за версту обходит.

– По-твоему, бурдюк сюда сам прискакал? Или овца какая тут свой желудок сплюнула да дальше пошла?

Они в охотку смеются, разве что немного дольше, чем требуется на то, чтобы исцедить из глоток весь смех. А потому молчание приходит поздновато, и во рту от него приторно сразу и кисло, будто от переспелой ягоды кизила. И кто-то говорит, чтобы сплюнуть тот вкус:

– Нет, тут нечисто что-то.

И кто-то другой отвечает:

– Угу, слишком краской заляпано.

Но больше смеха не слышно, и он понимает, что брякнул невпопад, и слышит:

– Веселись, если путного ничего придумать не горазд. Только он это получше твоего умеет – шутки шутить.

– Ладно спорить вам. А палочку ты с собой прихвати. Пригодиться может.

И никто из них, конечно, не знает, к чему, однако все охотно соглашаются:

– Да, не забыть бы.

– Ты в чехол спрячь. С ружьем-то вместе надежней – не потеряешь.

– Зря волнуешься: у него и за пазухой не пропадет, до сих пор пот с прошлогоднего сенокоса на груди прячет!

– Тут ты приврал. Последний раз он лет пятнадцать назад косу в руках держал, – и теперь они снова – хором и настойчиво – смеются, словно жажду про запас утоляют.

И в тот же вечер, на подступах к аулу, хлестнув плетьми по лошадям, врываются они на истомившуюся в неведении улочку, врываются с гиканьем и шумом, даже не взглянув на ныхас, где сидит он вместе с выросшей своей тенью и озадаченно следит за их безумием. И пьянка в этот день блуждает от дома к дому, унижая криками ночь. А наутро он, Одинокий, опять находит на своем порожке миску, только уже с дерьмом.

И видят они, как он задумывается, хмуря невинные брови, смотрит, не оглядываясь по сторонам, сжав крепко губы, сжав до белизны, а потом, так ничего и не вымолвив, переступает через миску и, гордо вскинув голову, идет к ныхасу, но на полпути останавливается, колеблется лишь мгновенье и тут же решительно поворачивает. И видят они, как запрягает он своего жеребца, что-то напевая себе под нос, вскакивает в седло и выезжает за ворота. А потом медленно, очень медленно, так медленно, что у них устают глаза, движется вверх по дороге.