Реквием по Победе - стр. 9
Он посмотрел на свои часы.
– …и через семь с половиной часов ударить по селу, подконтрольному противнику. Что у нас с боеприпасами?
– Не очень всё, товарищ капитан, – ответил Сидамонов. – Нам, дай бог, если на залпов десять хватит. И то не из всех орудий…
– Опять неполные ящики поставили?
– Ага. То ли это нас одних так обсчитывают, то ли в самом деле не хватает.
– Не густо, конечно, но хоть что-то мы сделать можем.
Капитан угрюмо закусил губу.
– Значится так, готовим орудия и ожидаем назначенного времени. Вопросы?
– Никак нет! – хором ответили офицеры.
– Сверим часы.
Все трое тут же взглянули на свои наручные часы, а затем сквозь линзы циферблатов друг друга. Всё было точно.
– Вот и хорошо! – сказал командир. –Приступить к подготовке! Остроухов, задержись.
Когда Сидамонов ушёл к своим орудиям, Володарь заговорил:
– Отец насчёт тебя интересовался.
– Да? – удивился Сенька, подняв свои светленькие брови. – И что же он?
– Да что-что? Интересовался как батарея, как ты воюешь. Сказал в штрафбат тебя отправит, если плохо отстреляешься.
После этих слов Володарь усмехнулся, вспоминая генеральскую усмешку.
– Правда, что ли? – встрепенулся взводный. – Нешто я уже успел провиниться?
– Господи, ну и наивный же ты, Сенька! – засмеялся комбат. – Шуток не понимаешь. Переживает за тебя командир наш. Всё ж таки родной ты ему человек.
Пауза.
– Но учти, если и в самом деле плохо отстреляешься – накажу!
– Есть, товарищ капитан! – бойко ответил Остроухов, козырнув.
– Отлично! Бегом на позиции!
***
Часы показывали без двадцати час. Ночь уже совсем сгустилась, от чего дальше двух метров перед собой почти ничего не было видно.
Володарь докурил папиросу, отшвырнув окурок и отдал команду готовить орудия.
В темноте замелькали силуэты артиллеристов с автоматами на спине, которые суетились, переговаривались почти в полголоса и таскали ящики с боеприпасами.
Комбат наблюдал за этим процессом, чем-то напоминавшим работу муравьёв, когда он буквально спиной почувствовал… чьё-то постороннее присутствие. Капитан резко обернулся, но из-за темноты никого сзади себя не увидел. Только несколько деревьев да кустарники, казавшиеся во тьме огромными ежами.
Послышался непонятный шелест, что заставило офицера повернуться на него и вынуть из кобуры пистолет. Там точно кто-то был. Володарь размышлял стоит ли стрелять? Это мог быть диверсант и если не выстрелить, то операция будет провалена. Это может быть зверь какой-то, а потому тратить патрон на него смысла нет.
Капитан сделал два шага в сторону звука и вытянул руку с пистолетом. В этот же момент раздался выстрел. Володарь почувствовал острую жгучую боль в груди, но выстрелил в ответ. Из кустов раздался чей-то сдавленный крик, а капитан скомандовал, опускаясь на колено от надвигающейся на него слабости:
– Тревога! Оружие к бою!
Тут же его голос был окончательно задушен автоматной очередью, сразившей командира на повал.
Артиллеристы легли на землю, кто где был, и стали бить из автоматов и винтовок по любой тени, что только замечали…
***
До начала операции оставалось пятнадцать минут.
Генерал Остроухов медленно расхаживал по штабу, дымя папиросой, тем самым стараясь скрыть своё волнение. Для него это была лишь операция – одна из многих с начала войны. Посылать людей на верную смерть стало для него чем-то обычным. В душе он корил себя за это, всегда стараясь придумать, как бы вообще избежать потерь, но… как ни старался – ничего не выходило. Всегда кто-нибудь, да погибал, а потому – ежедневные сводки с полей сражений стали рутиной, и он уже не волновался, когда слышал цифры потерь своих ребят. Хотя, с недавнего времени генерал стал более обеспокоенным, чем раньше. Всегда интересовался тридцать восьмой батареей. Офицеры понимали его – всё-таки родной человек служит, да ещё и молодой такой – всего лишь двадцать лет. И хотя, Остроухов никак не показывал своего волнения за сына, делая его лишь очередным своим солдатом, внутри он всё равно переживал за него, и всегда больше всего боялся услышать фразу: «Младший лейтенант Остроухов Семён Николаевич – погиб смертью храбрых…»