Реквием - стр. 14
Белков недоумённо заморгал, пожал плечами и отреагировал на неожиданный выпад коллеги смущённым смешком.
– Нарвались на грубость? Досталось, разделал вас Борис под орех! Выпад получился отменный. Сказал, будто по спине огрел. Молодежь и раньше не всегда была снисходительна к старикам, а теперь в особенности. Норовит нанести удар по чувству собственного достоинства и даже испытывает стыдливое удовлетворение, узнав о неудаче соперника. А некоторые и нестыдливое – не постесняются воспользоваться затруднительным положением соседа, друга, даже родственника, не ощущая при этом ни малейших угрызений совести. Не стану ехидничать, хлеб у Бориса отбирать.
Мы, старшее поколение, не принадлежим к подобной категории людей. Мы всегда стремились облегчить участь ближнего. Нас не прельщала, даже пугала такая перспектива развития взаимоотношений между поколениями, – со знанием дела внесла свою пространную лепту в разговор мужчин Инна. Не упустила случая вставить своё слово. Но на Елену Георгиевну всё же украдкой посмотрела.
И неясно было: сочувствует ли она Белкову или просто в силу привычки вклинилась в разговор и комментирует услышанное. Она и сама не определилась. Ни следа неловкости, ни жалости на её лице в эту минуту, только привычная, чуть ехидная спокойная ирония как результат многотрудного жизненного опыта, добавляющего морщинки на её подвижной, достаточно привлекательной физиономии.
Инна Григорьевна весьма сдержанно относилась к Белкову, с умеренным отвращением. Не одобряла за то, что его слова редко превращались в дела, про себя обзывала его «чертов старпёр», с таким же предубеждением относилась и к его инженерным способностям. Её раздражала его манера втягивать голову в плечи, привычка смотреть искоса, будто исподтишка задумывая гадость. Часто ловила себя на мысли, что в нём не было ничего исключительного, примечательного, а главное, в нём не наблюдалось так любимой ею в мужчинах русской широты. Скучен он был, неинтересен, если не сказать больше: безжизненный, весьма посредственный субъект. И лицо его постоянно напоминало ей физиономию человека, застигнутого врасплох за каким-нибудь непристойным занятием. Не сказать, чтобы она питала к нему жуткое отвращение или совершенно не выносила его, нет, конечно, только отзывалась о нём всегда не особенно одобрительно, хоть и не зло, и в её голосе при этом часто прорывалась брезгливость. Но своего мнения она никому не навязывала.
Инна потеряла к Белкову интерес и, подавляя в себе медленно нарастающее желание обрушить на него целый шквал оскорблений, отвернулась от коллеги.
– Ну и ляпнул, сказал, что плюнул. Это у вас в порядке вещей? На вашем месте я бы помалкивал в тряпочку. Париж ему снится! Свою жизнь здесь бы разгрести. Сейчас требуются доказательства на право существования, – тоном, исполненным грубого негодования, едко произнес совсем молодой, с недоверчивым взглядом инженер Зарубин.
Его оскорбительно насмешливые серые глаза в этот момент смотрели с вызовом. Своим вихрастым чубом и бойцовской стойкой он напоминал раздразнённого петуха.
– Я со своей стороны, не стесняясь, скажу: если вы не сумели проявить себя в Союзе, так сейчас докажите свою состоятельность. Вы теперь, как говорится, – хозяин положения. Не просиживайте штаны, не фантазируйте и попусту не раздражайте присутствующих. Боритесь не на живот, а на смерть, как того требуют законы капитализма. Нам, молодым, пример покажите, – с неприязненной насмешкой добавил Зарубин.