Реки Лондона - стр. 17
Тут Сивелл заметил меня.
– А это еще кто, черт возьми? – спросил он.
– Это констебль Питер Грант, – сказал Найтингейл. – Мой подчиненный.
Эти слова явно ошарашили Сивелла. Он очень внимательно посмотрел на меня, потом снова повернулся к Найтингейлу.
– Вы что, взяли ученика?
– В ближайшее время будет окончательное решение.
– Еще посмотрим, – бросил Сивелл. – Было соглашение, не забывайте!
– Было, не спорю, – кивнул Найтингейл, – но обстоятельства меняются.
– Меняются они, хрена с два, – буркнул Сивелл. Как мне показалось, уже не так уверенно.
Он снова повернулся ко мне.
– Послушай совета, сынок, – тихо сказал он. – Сваливай-ка подальше от этого типа, пока не поздно.
– У вас все, инспектор? – поинтересовался Найтингейл.
– Просто не лезьте в мое расследование, – бросил Сивелл.
– Если я где-то нужен, я подключаюсь, – сказал Найтингейл. – Таковы условия соглашения.
– Обстоятельства, черт их возьми, могут измениться, – сказал Сивелл. – А теперь прошу прощения, джентльмены, я спешу на промывание прямой кишки.
Сказав это, он развернулся, пронесся по коридору и вышел вон, оглушительно хлопнув створчатыми дверьми.
– Какое соглашение? – спросил я.
– Не берите в голову, – уклонился от ответа Найтингейл. – Давайте лучше попробуем отыскать ту собачку.
Над районом Кэмден возвышаются два холма: Хэмпстед – на востоке, а Хайгейт – на западе. Между ними гигантской зеленой седловиной пролегает Хит, один из самых больших парков Лондона. Склоны обоих холмов спускаются к Темзе и к пойме, над которой высится центр Лондона.
Дартмут-парк, где проживал Уильям Скермиш, находится на самом пологом склоне Хайгейта, в шаговой доступности от Хита. Скермиш жил на усаженной деревьями тихой улице, по которой почти не ездили машины, на первом этаже многоквартирного углового дома, перестроенного из здания Викторианской эпохи.
Ниже по склону Хайгейта находятся Кентиш-Таун, Лейтон-роуд и жилой комплекс, где я вырос. Кое-кто из моих одноклассников жил в двух шагах от дома Скермиша, так что этот район я знал отлично.
Мы показали удостоверения дежурному копу, охранявшему вход, и тут за занавеской в окне второго этажа мелькнуло чье-то лицо. Как и во многих перестроенных домах, стены когда-то элегантного холла залепили гипсокартоном, что дало эффект тесноты и скудного освещения. В дальнем конце холла втиснули вплотную друг к другу две дополнительные входные двери. Правая была приоткрыта, хоть и перетянута полицейской оградительной лентой. А левая, очевидно, вела в ту квартиру, где при виде нас дернули занавеску.
У Скермиша была чистое, аккуратное жилище. Мебель представляла собой причудливое смешение стилей – так обставляют свое жилище люди простые, лишенные чрезмерных амбиций. Книжных стеллажей было меньше, чем я ожидал увидеть в доме журналиста. Фотографий, наоборот, было много, но все детские портреты были черно-белые либо абсолютно выцветшие, сделанные допотопным «Поляроидом».
– Так выглядит жизнь в тихом отчаянии, – сказал Найтингейл. Я знал, что это сказал кто-то умный, но не собирался доставлять ему удовольствие вопросом, кто именно.
Шеф-инспектор Сивелл при всех своих недостатках дураком не был. Отдел расследования убийств явно провел здесь большую работу. На телефоне, на рамках с фотографиями и ручках дверей остались следы дактилоскопического порошка. Книги, вынутые из стеллажей, были поставлены обратно вверх ногами. Последнее почему-то вызвало у Найтингейла неожиданно сильное раздражение.