Регрессор - стр. 5
– Иди сюда, красавчик! – поманил я его стволом. Дядьку, которого принял за главного, толкнул к барышне. – Иди бабой займись! Как очнется – последи, чтоб не верещала, а то пристрелю.
И уже молодому клерку:
– Ты у нас управляющий, значит?
Франтик мелко закивал, даже, кажется, пробор его безупречный нарушился.
– Я-я. Г-гинек Горачек, – на кой-то ляд представился он. Еще бы каблуками щелкнул, чернильная душа!
– Очень приятно, господин Горачек! – издевательски ощерился я в ответ. – Очень рад с вами познакомится! А я Янак Серт, слыхал про такого? Бомбист и революционер.
– Д-да. – Бедолага побелел так, что черные его усики стали, как клякса на чистом лице.
– Ну вот и молодец! Значит, пугать тебя не надо. Живым хочешь остаться, а, Гинек?
Управляющий часто-часто закивал. Хотел он жить, красавчик. Было ему, что терять. Должность хорошую и денежную, жизнь свою красивую и сытую. Это мне терять нечего, а ему очень даже есть!
– Тогда тащи все, что у вас в сейфе накопилось.
Это была самая слабая часть моего плана. Или, правильнее сказать, той смеси наглости и куража, которой я план заменил. Работай по банку с напарником, сам бы пошел с управляющим к сейфу, а его оставил присматривать за публикой в зале. Но я был один. И тут уж не разорваться. Отпустить управляющего одного – того и гляди сбежит через заднюю дверь, которая тут всяко имелась. И пяток клерков с сомлевшей дамой одних оставлять было нельзя. Найдется кто-нибудь смелый да резвый, рванет к выходу, когда я уйду, да вызовет легашей. Потом уходи от погони да судьбу дразни.
Поэтому я решил остаться в зале, пока управляющий ходит за деньгами. А его самого застращать, чтобы мыслей о побеге не возникло. Страх – чувство хорошее, для таких, как этот франтик, основополагающее. Он же всю жизнь свою в страхе жить привык: перед родней, перед начальством, перед такими, как я, душегубами.
– Гинек, – сказал я ему проникновенно. И стволом дедовой картечницы провел от горла к пузу. – Ты только глупостей не делай. Там у задней двери мой человек стоит. Рискнешь сбежать или еще чего выкинешь – пристрелит он тебя, как собаку. Пустит пулю в живот, вот прямо сюда, и будешь три дня мучиться, прежде чем сдохнешь. А деньги принесешь – мы уйдем, и все живы-здоровы останутся. Понял меня, рыба?
Франтик кивнул и ускакал, щелкая каблуками по паркету. А я остался наблюдать за залом. Рассматривал перепуганных людишек и размышлял. Последствия хорошего образования, такой грешок. Думаю, много.
Вот зачем они вообще живут? Какой смысл в их существовании? Я не как обвинитель спрашиваю – понять хочу. Сами-то они вот понимают? Жизнь же, как у белки в колесе, по кругу и без остановки. Утром встают и бегом на службу. В присутствии или вот как здесь, за конторкой, до темноты отстояли, и домой. Лет в двадцать пять девицу с такого же семейства мещанского в жены взяли, к тридцати уже детворы настрогали, а к пятидесяти удар или желудочная болезнь. Помрут – слова доброго про них никто не скажет. Даже дети. Те слишком заняты будут грызней за наследство. И вот какой смысл?
У работяги, положим, жизнь такая же точно, разве что темнее и беднее. Но у них выбора нет. А у этих есть! Они же в гимназии ходили, грамоте обучены. Должны же представление иметь, что жизнь – это не только беготня по кругу. Вот детьми были – неужто не мечтали о подвигах и приключениях? Почему выросли и сами себя на такое обрекли? Загадка!