Рефлекс змеи - стр. 21

Я прошел через дом с черного хода и открыл переднюю дверь. На пороге стоял Джереми Фолк – худой, высокий, неуклюжий, пользующийся своей неподдельной неуверенностью как рычагом – все как прежде.

– Что, адвокаты по воскресеньям не отдыхают? – спросил я.

– Ну, в общем, я прошу прощения…

– Ладно, – сказал я. – Заходите. Сколько вы тут торчите?

– Да ничего… не волнуйтесь.

Он вошел в дверь и тут же разочарованно заморгал. Я перестроил внутреннюю часть коттеджа так, что бывшая передняя теперь была разделена на прихожую и проявочную, а собственно в той части, которая осталась под прихожую, была теперь картотека да окно, выходящее на улицу. Белые стены, белый кафельный пол – все белое и безликое.

– Сюда, – внутренне забавляясь его растерянностью, сказал я и повел его мимо проявочной и того, что служило раньше кухней, а теперь было скорее ванной и отчасти продолжением прихожей. За ними была новая кухня, а слева – узкая лестница.

– Кофе или поговорим? – спросил я.

– Мм… поговорим.

– Тогда наверх.

Я пошел вверх по лестнице, он следом за мной. Одну из двух спален я использовал как гостиную, поскольку она была самой большой комнатой в доме и с лучшим видом на Даунс. В самой маленькой комнате рядом с этой я спал.

В гостиной были белые стены, белый пол, коричневый ковер, голубые шторы, опускающийся светильник, книжные полки, софа, низкий столик и напольные подушки. Мой гость оценивающе стрелял глазами, оглядывая комнату.

– Ну? – нейтрально начал я.

– Ну… в смысле… хорошая картина.

Он подошел посмотреть поближе на единственную висевшую на стене вещь – бледно-желтый солнечный свет падает на снег сквозь нагие ветви серебристых берез.

– Это… гм… картина?

– Это фотография, – сказал я.

– О! Правда? Похожа на картину. – Он отвернулся и сказал: – Где бы вы стали жить, будь у вас сто тысяч фунтов?

– Я уже сказал ей, что мне не нужны эти деньги. – Я посмотрел на него, неуклюжего, беспомощно стоявшего передо мной. На сей раз он был одет не в свой рабочий черный костюм, а в твидовый пиджак с декоративными кожаными заплатками на локтях. Но под этим тупым видом сообразительности все равно было до конца не скрыть, и я рассеянно подумал, не выбрал ли он эту маску из-за того, что собственная проницательность его смущает.

– Садитесь, – я показал на софу, и он сел, подобрав свои длинные ноги, словно я ему одолжение сделал. Я уселся на подушку, набитую маленькими мягкими шариками, и сказал: – Почему вы ничего не сказали мне о деньгах, когда встречались со мной в Сандауне?

Его чуть не скорчило.

– Я… просто… в смысле, подумал, что лучше сначала взять вас на кровные узы, знаете ли…

– А если бы не удалось, вы попробовали бы на жадность?

– Вроде того.

– И тогда вы просекли бы, с кем имеете дело?

Он заморгал.

– Понимаете ли, – вздохнул я, – я ведь все с полуслова понимаю, так, может, вам просто… бросить дурака валять?

Он расслабился и впервые стал вроде бы естественным и слегка улыбнулся мне – в основном глазами.

– Это становится привычкой, – сказал он.

– Так я и понял.

Он еще раз окинул взглядом комнату. Я сказал:

– Ладно, скажите, что вы видите.

Он так и сделал, не дергаясь и не извиняясь:

– Вы любите одиночество. Эмоционально холодны. Вам не нужна поддержка. И, хотя вы и делаете снимки, тщеславие вам чуждо.

– Принимаю.