Ребекка и Ровена - стр. 5

не один десяток браконьеров. «Когда человек связан со страной кровными узами, милый сэр Уилфрид», – сказал лорд Хантингдон довольно – таки покровительственным тоном (его светлость чудовищно располнел после королевского помилования, и конь под него требовался могучий, как слон), когда человек кровно связан со страной, ему там и место. Собственность сопряжена с обязанностями, а не только с привилегиями; и человек моего высокого положения обязан жить на землях, которые его кормят». «Аминь», произнес нараспев достопочтенный Тук, капеллан его светлости, который тоже растолстел не хуже приора из Жерво, стал франтить, точно дама, душил свои носовые платки бергамотом, ежедневно брил голову и завивал бороду. Его преподобие стал до того благочестив, что почитал за грех убивать бедных оленей (хотя мясо их по-прежнему потреблял в огромных количествах как в виде паштетов, так и с гарниром из фасоли и смородинного варенья); а увидев однажды боевую дубинку, с любопытством ее потрогал и спросил: «Что это за гадкая толстая палка?»

Леди Хантингдон, в девичестве Марион, отчасти еще сохранила былой задор и веселость, и бедный Айвенго стал упрашивать ее хоть изредка навещать их в Ротервуде, чтобы развеять царящую там скуку. Но дама сказала, что Ровена так задирает нос и до того надоела ей своими рассказами о короле Эдуарде Исповеднике, что она готова куда угодно, лишь бы не в Ротервуд – ибо там скучнее, чем на Афонской горе.

Единственным гостем в замке бывал Ательстан, «Его Королевское Высочество», как его величала Ровена, принимавшая его с истинно королевскими почестями. В честь его приезда она приказывала стрелять из пушек, а лакеи должны были брать на караул; она угощала его именно теми кусами баранины или индейки, которые больше всего любил Айвенго, и заставляла своего бедного мужа провожать гостя в парадную опочивальню, пятясь задом и освещая путь восковыми свечами. К этому моменту Ательстан бывал уже в таком состоянии, что перед ним раскачивались два подсвечника и целых два Айвенго – то есть будем надеяться, что качался не Айвенго, а только его родич под влиянием ежедневной порции крепких напитков. Ровена уверяла, что причина этих головокружений – удар, который некогда нанес по высокородному черепу принца негодяй Буа Гильбер, «второй возлюбленный той еврейки, милый Уилфрид», но, впрочем, добавляла, что особе королевской крови пить вполне пристало и даже входит в обязанности, налагаемые высоким саном.

Сэр Уилфрид Айвенго видел, что этого человека бесполезно было бы звать в задуманный им поход; но сам с каждым днем все больше туда стремился и долго искал способ как – нибудь объявить Ровене свое твердое решение повоевать вместе с королем. Он был убежден, что она заболеет, если ее не подготовить постепенно; не лучше ли ему сперва отправиться в Йорк, под предлогом судебной сессии, а там в Лондон, будто бы по делу или для закупки инвентаря; а уж оттуда авось удастся незаметно махнуть на пакетботе в Кале, – словом, уехать в несколько приемов и очутиться в королевском стане, пока жена думает, что он не дальше, чем в Вестминстере.

– А что бы вашей милости так прямо и объявить, куда едете, – набраться духу, да и сказать? – посоветовал шут Вамба, главный приближенный и советник сэра Уилфрида. – Верьте слову, Ее Высочество перенесет это с истинно христианским смирением.