Развод в 44. Без права на прощение - стр. 4
Последние три года у него действительно все плохо. Все для дома делаю я, но при этом оказываюсь виноватой. Да даже свекровь накидывается на меня каждый божий день только потому, что я возвращаюсь домой поздно. Хотя прекрасно знает, что все живут за мой счет. Да, Валентина Сергеевна неблагодарная, в этом я даже не сомневалась. Но как же больно осознавать, что мой муж, как оказалось, далеко от нее не ушел.
– Ты показал ей какие-то фальшивые снимки? Ты действительно настолько хотел выгородить свою новую «любовь», что без стыда и совести оболгал меня перед дочерью? Тебе не хватило смелости просто признать, что ты предатель?
– Яра, между нами всё давно угасло. Мы просто тянули время. Ты сама это знаешь, – говорит спокойно, будто это деловой разговор. – Ты стала другой. Такой… холодной. Постоянно в школе, в своих заботах. Наташа дала мне тепло и любовь, которого ты давно не давала.
– Я не холодная, а просто уставшая. От того, что все на мне. Я тянула нас троих, пока ты ходил по самым дорогим ресторанам со своей любовницей!
Делаю шаг к дочери, беру ее за руки. Они холодные. Она не вырывается, но и не отвечает.
– Оля, ты действительно веришь ему? Веришь в то, что я изменяю твоему отцу? Почему?
Она шепчет, и этот шепот буквально режет мое сердце:
– Потому что ты… ты все время где-то. Сама по себе. Ты не видишь меня. А папа всегда рядом. Он говорит со мной, понимает меня. И… я просто хочу, чтобы он был счастлив. Разве в этом есть что-то плохое?
– Даже если для этого меня нужно растоптать? Переступить через меня?
Она не отвечает. А я уже не могу держаться.
– Понятно, – усмехаюсь зло, так и не дожидаясь ответа. А Эдик сама невозмутимость. – Я не уйду. И не позволю вам решать за меня. Не позволю вам превратить все в руины, прикрываясь красивыми словами про «счастье» и «тепло».
Разворачиваюсь и выхожу из кабинета, ощущая, как внутри, среди обломков, медленно поднимается что-то новое. Это не злость. Это скорее сила и желание отомстить.
Я с трудом поднимаюсь в спальню. Ноги ватные, руки ледяные. Хочется лечь, но я не ложусь. Хочется плакать, но не могу. Слез нет. Они тяжестью застревают в горле. Только сердце стучит громко и глухо одновременно, как удар кулаком в запертую дверь.
Сажусь на край кровати, закрываю глаза. Слышу, как внизу захлопывается дверь. Эдик уходит. Наверное, к той самой, что якобы «дает тепло».
А дочь так и не поднимается ко мне.
Смотрю в зеркало напротив кровати. Себя не узнаю. В этом отражении женщина, которой сломали сердце.Которая разочаровалась в самых близких людях. В своей семье.
Что я чувствую? Все сразу. И пустоту. И гнев. И боль, которая разрывает меня на части.
Наконец ложусь и смотрю в потолок. Сколько ночей мы провели здесь вдвоем? Сколько разговоров, планов… И все обесценилось двумя фразами: «Я люблю ее. Ты съедешь отсюда.»
В какой-то момент дыхание сбивается. Меня накрывает волной глухих и беззвучных рыданий. Так плачут только те, кто не хочет, чтобы их кто-то услышал.
Ночь проходит не просто плохо – она словно не проходит вовсе. Я не сплю, я существую в каком-то чужом, тревожном пространстве между снами и явью.
Каждый раз, когда закрываю глаза, передо мной встает лицо дочери. То самое, спокойное и холодное, когда она говорит: «Ты встречаешься с другим». Будто я чужая и виноватая женщина, которая заслуживает самое жестокое наказание.