Развод. Роковая ошибка - стр. 29
— Ну, давай-давай уже головка видна, — опять голос акушерки, которая не скрывает свое презрение.
От ее возгласов изо всех сил стараюсь тужиться, но у меня это плохо получается, доченька никак не хочет видеть белый свет
— Родит, потом ее в одиночную палату поместите и закройте на ключ. Так главврач распорядился, — а это уже врач гинеколог — женщина худощавого телосложения, с короткой стрижкой блондинистых волос, на носу очки в тонкой оправе.
— А ребенка что?
— Пусть сначала родит.
От их слов рыдать охота, они разговаривают так, будто меня здесь нет, для них я невидимка. Это какое-то унижение. Ощущаю себя грязной, оскорбленной и раздавленной. Но больше волнует вопрос, что сделают с ребенком. Неужели они отберут и не отдадут?
На этой почве еще больше нервничаю, не в состоянии нормально тужиться. Устала. Сил больше нет. Пока мучилась одна в предродовой, они даже ничего толком со мной не делали, не подходили, никак не пытались помочь, пока я не начала орать, что рожаю.
Пожилая санитарка все ворчала: чего мне не хватало, беременная и еще преступница. Это было обидно, потому что я сама до сих пор ничего толком не понимаю, что в действительности произошло. За что так со мной.
— Вот, еще-еще, тужься.
— А-а-а, — кричу от боли, когда схватка идет сильнее.
— Чего орешь? Когда ноги раздвигала больно не было. Не ори, а то порвешься.
Хочу послать куда подальше акушерку, но просто сжимаю сильнее зубы и терплю боль с примесью унижения, стараясь тужиться, что есть сил.
И вдруг в одно мгновение происходит опустошение внутри меня вперемешку с облегчением. Поднимаю голову, у акушерки в руках маленькое тельце ребенка и пуповина, идущая из моих раздвинутых ног. Ребенок морщится и открывает в немом крике рот, я смотрю и из глаз еще сильнее льются слезы, что это мой ребенок.
— Вот и все. Павловна, зажми пуповину, — акушерка указывает кивком санитарке.
Пока режут пуповину, моя девочка начинает кряхтеть, а потом и вовсе кричать, я улыбаюсь со слезами на глазах, с жадностью рассматривая мою доченьку. Волосики темненькие, ручки крохотные зажаты в кулачки. Отрезав ей пуповину, акушерка передает ее детской медсестре.
— П-покажите, пожалуйста, мою девочку, — осипшим голосом прошу их. На что акушерка недобро смотрит на меня, потом переводит вопросительный взгляд на врача.
— Покажите, — дает добро врач, кивая медперсоналу.
Медсестра подносит мою девочку ближе. Доченька кричит недовольно, а я не могу налюбоваться ею, рассматриваю ее черты лица и маленькое тельце. Она такая кроха, маленькие ручки и ножки, губки бантиком, курносый нос. Пока было сложно понять на кого похожа — отечное лицо после столько проживания в воде, больше напоминает азиатской внешности.
Протягиваю руку, трогая ее крохотный кулачок. Боже, какая она славная, совсем беззащитная и требуется материнское внимания, но теперь...
Что будет теперь? Тревога за мою девочку охватывает с такой силой, что начинаю дрожать и еще больше плакать.
— Чего ревешь? Все же нормально? — акушерка, взяв инструменты, встает между моих ног.
— Вы ведь не заберете у меня дочь? — с хлюпом спрашиваю.
Они все между собой переглядываются и не знают, что именно ответить. А мне от их молчания еще страшнее становится, и я впадаю в истерику, громче плача.
— Но-но, прекратить истерику, — немного мягче произносит врач гинеколог. — Как тебя угораздило в это втянуться, да и еще беременной? — вздыхает тяжело.