Развод. (не) Любимая жена - стр. 8

Мама долго смотрит. Потом кладёт ладонь поверх моей. Сухая, тёплая, крепкая. Та самая, что вела меня через дорогу, заплетала косы, вытаскивала занозы.

— Знаешь, — говорит она негромко. — Я тебя родила в тридцать. Все пугали, мол, поздно. Старо родящая. А я тогда тоже боялась. Но потом посмотрела на тебя — и поняла, что ты и есть моё счастье. Не по плану, не вовремя, не по расписанию — но счастье.

Я всхлипываю. Пытаюсь вытереть слёзы ладонью, но она меня обнимает. Гладит по волосам, по спине, как когда-то, когда я падала с велосипеда или приходила домой с двойкой.

— Не бойся. Справимся. Ты не одна.

— Виктору сказала о беременности?

Я мотаю головой.

— Еще нет. И на знаю стоит ли говорить. Вдруг скажет — не его дело? У него же теперь, наверное, другая жизнь.

— А у тебя своя, — отвечает она тихо. — Ты уже не про него. Ты — про себя. Про то, что важно тебе. И про того, кто внутри тебя. Он же не виноват, что у вас так всё вышло.

Я снова киваю. Кажется, киваю сегодня чаще, чем говорю. Как будто у меня слов не осталось — только слёзы и молчание.

Она смотрит куда-то вглубь меня. Словно видит то, чего я сама ещё не понимаю.

— Я даже не знаю, как ему сказать об этом, — шепчу.

— Не знаешь – не говори. Все равно мужика дитём не удержишь.

— Но ведь это и не про удержать, мам, — вырывается у меня. — Я не хочу, чтобы он остался из жалости. Или потому, что «так надо». Но мне страшно, что он потом скажет: «Почему ты молчала?» Или — хуже того — вообще не скажет ничего.

Мама встаёт, открывает окно. В комнату врывается тёплый воздух, запах зелени, кошачий крик с соседнего участка. Она стоит, опираясь на подоконник, как будто черпает из этого летнего вечера силу.

— Фая… Люди часто хотят всё сделать правильно. А жизнь — она, знаешь, как наш старый самовар. Всегда начинает бурлить не с той стороны.

Я криво усмехаюсь сквозь слёзы.

— Мам, ну ты и загнула. Самовар…

— А что? Я тебе по-простому. Ты всё чувствуешь — и это хорошо. Это значит, ты живая. Не ожесточилась. Не отравилась обидой. Это не слабость — это сила, которая кажется слабостью.

Она снова садится рядом. Берёт мою руку, сжимает. Молчит.

— Хочешь, я сама с ним поговорю, — вдруг говорит. — Только скажи слово.

Я трогаю её руку.

— Нет. Я сама. Просто... можно я пока побуду здесь?

— Можно, — отвечает мама.

И снова слёзы. Но теперь они текут не от боли, а от чего-то другого. Может, от облегчения. От того, что даже если всё рухнуло, у меня осталась дача, пахнущая вареньем и газом, и мама, которая всё ещё умеет держать меня так, будто я — её самое дорогое.

Мы сидим долго, не говоря ни слова. Только стрелки на стареньких кухонных часах тик‑так, тик‑так. И где‑то в глубине дома еле слышно поскрипывает шкаф, как будто дом слушает нас тоже.

Я чувствую, как усталость тянет вниз. Но уже не так страшно.

Мы сидим, окутанные тишиной, и вдруг где-то вдали доносится звук двигателя. Сначала тихий, но постепенно всё громче — машина подъезжает к двору.

— Ты слышишь? — шёпотом спрашиваю я.

Мама медленно поднимает голову и прислушивается. Вдалеке слышен скрип тормозов и стук колёс по гравию. Сердце начинает биться быстрее.

— Кто-то приехал, — говорит мама, стараясь не выдать волнения.

Машина останавливается у калитки, а я замираю…

5. 5

Фаина

Я стою за дверью и сжимаю туфли в руках. Сердце колотится в горле, а в ушах гудит. Боюсь даже лишний вдох сделать. Хорошо, что приехала на автобусе, иначе Виктор бы увидел мою м машину и понял, что я здесь. Из-за двери доносятся голоса — знакомые и такие болезненные.