Развод. Горькая правда - стр. 16

Крепко жмурюсь, чтобы прогнать тёплые воспоминания. Это все было ложью!

Встаю со стула, прижав сумочку к груди, как щит. Хочу отгородиться от всего, что напоминает мне о прошлом. От всего, что причиняет боль.

- Вы можете обсудить состояние пациента с его матерью. А Орлову передайте, пусть смотрит на соседку по реанимационной палате. Думаю, им есть что обсудить. Технику безопасного вождения, например...

- Вы про Агамову? – Вопрос звучит так, будто вчера мой муж катался с группой поддержки футбольного клуба и мне сейчас нужно назвать одну из сорока чирлидерш.

- Конечно, про кого еще?

Илья Сергеевич складывает руки в замок и жуёт губами.

Тусклым голосом сообщает:

- Дарья Агамова погибла.

10. 10. Пусть только попробует!

- Дарьи Агамовой больше нет.

Хватаюсь за горло, чтобы не охнуть от неожиданности.

Где-то на подкорке свербит подленькое «так ей и надо!». Но усилием воли прикусываю язык, чтобы не ляпнуть язвительную гадость, за которую потом будет стыдно.

Врач, пряча взгляд, продолжает:

- Родственников, к сожалению, так и не смогли найти. Если у мужа что-нибудь узнаете, сообщите, пожалуйста.

- Спросите у него сами, - мои слова падают, как тяжёлые камни. – Мне не о чем с ним говорить.

Врач вздыхает:

- Орлов ни с кем не разговаривает. Лежит и смотрит в стену. – Илья Сергеевич снимает очки и устало потирает переносицу. – Виктория, его состояние вызывает у меня опасения. И нам нужно это обсудить... Вы хотите узнать подробности?

Я сижу на краешке стула, крепко зажав ладошки между коленок. Хотя с большим удовольствием я бы зажала уши.

Потому что боюсь услышать нечто такое, что заставит меня чувствовать и сопереживать. Боюсь, что в моей наскоро сооружённой броне есть точка напряжения, как у стекла. Ткнуть туда иголкой, и все рассыплется.

Один угол жалости к чужой боли, и моё равнодушие пойдёт трещинами. Отпадёт, как сухая корка, обнажая сердце.

Молча мотаю головой из стороны в сторону.

Илья Сергеевич молчит. Вздохнув протягивает листочек:

- Виктория, вот список медикаментов, которые требуются пациенту. Они нужны прямо сегодня. Пожалуйста, сами или через других родственников...

Смотрю на листочек, исписанный мелким убористым почерком и не хочу притрагиваться к нему. Если я возьму список лекарств, то подпишу себе приговор.

Я выхолащивала у себя всю жалость, ненависть, злость и какую-либо ответственность. Я больше не хочу чувствовать себя женой Глеба.

Я – посторонний человек. До диагнозов господина Орлова и его лекарств мне нет никакого дела.

Одним движением отодвигаю листочек от себя.

Илья Сергеевич хмыкает и бросает на меня внимательный взгляд. Как у всех близоруких людей его глаза без очков кажутся по-детски беззащитными и искренними.

- Понимаю, обидно, – слегка покачивает головой. – Ситуация неоднозначная. Только боль, Витория, это моя работа. И я вам точно могу сказать, если вам больно, значит есть надежда. Потому что Дарье Агамовой сейчас не больно, а вот вам и вашему мужу – очень. Помогите ему, и вам самой станет легче.

- А вы сами, что бы делали в моём случае?

- Я бы? – снова водружает очки на нос. – Я бы помог, чтобы не чувствовать себя гадко. К тому же самое страшное наказание – унижение противника благородством. Попробуйте, рекомендую – отличный метод. К тому же ближайшие два-три месяца, вы мужа можете и не видеть. – Вновь подвигает листочек с лекарствами ко мне. - Просто поучаствуйте хотя бы таким образом...