Разноцветные грани жизни - стр. 4
А в седьмом «Б» классе было шумно.
– И где это заблудилась наша Крупская? – негромко спросил известный на всю школу хулиган и задира Колька Петров.
Вокруг раздались угодливые смешки. Колькин кураж многими воспринимался как шик. А учительницу и правда звали Надежда Константиновна, хотя фамилия была совсем другая, разумеется.
Но тут дверь открылась, и на пороге появилась сама учительница. Она выглядела немного бледнее обычного, хотя в целом была строгой и подтянутой как всегда.
– Здравствуйте, дети, – проговорила негромко и прошла к своему столу.
Начало урока Колька пропустил мимо ушей – отвлёкся на самозабвенную драку воробьёв за окном. Но вдруг что-то привлекло его внимание, и он прислушался. Оказывается, учительница вела речь о знаменитом пролетарском поэте, певце революции Владимире Маяковском.
– И я достаю из широких штанин… – начала она декламировать стих изучаемого по программе поэта и вдруг замолчала, наткнувшись на откровенно издевательский взгляд Кольки.
И было в этом взгляде нечто такое, что она, как педагог, оставить без внимания просто не могла.
– Нет, совсем не то, что ты подумал, Петров, – проговорила сухо, и класс грохнул смехом.
А учительница пояснила:
– Пламенный революционный поэт с гордостью говорит здесь о советском паспорте, который образно называет молоткастым и серпастым.
– И почему же он застрелился тогда, если был такой пламенный? – не удержал язык за зубами Колька.
– А ты откуда такое взял? – опешила учительница.
Ведь в школьном учебнике об этом не было ни словечка.
– Так мне бабушка рассказывала, – откровенно признался мальчик. – Она у меня много чего знает.
– А кто твоя бабушка? – позволила себе полюбопытствовать Надежда Константиновна.
– Она контрреволюционерка, – брякнул в запале Колька и сам понял, что хватил лишку.
В классе установилась гробовая тишина, а учительница замерла перед ним как громом поражённая и только смотрела расширившимися непонимающими глазами.
– Ну, она по молодости лет сказанула что-то не то, да ещё и не в той компании, – сделал он шаг назад, – вот и загремела на Акатуй на долгие годы. Потом-то её выпустили, конечно, поскольку было доказало, что вина её не так и велика. Однако расплатиться пришлось сполна.
Но тут привычный кураж вновь вспыхнул в душе мальчика, которому бунтарский дух, как видно, достался по наследству, и он счёл, что уже достаточно слов потратил на своё оправдание.
– И она говорила потом, что у американских индейцев в их резервациях просто курорт по сравнению с тем, как живут политзаключённые в стране советов.
И глянул вокруг с вызовом.
– И ещё она говорила, я помню, что все эти буревестники революции никакие не писатели и не поэты, а просто приспособленцы, которые нашли себе удобную кормушку. А писатели и поэты были раньше, когда писали о том, от чего душа болит, а не то, что велено.
– Ты бы придержал язык свой, Петров, – тихо проговорила в ответ на эту тираду Надежда Константиновна, – и тебе самому лучше будет, и близким твоим спокойней.
На одну долгую минуту взгляды ученика и учительницы встретились. Что прочёл хулиган и задира Колька Петров в глазах пожилой женщины, то знал лишь он один. Но это заставило его смиренно опустить голову и проговорить тихонько:
– Я понял, Надежда Константиновна.
Учительница чуть заметно улыбнулась.