Разговор в комнатах. Карамзин, Чаадаев, Герцен и начало современной России - стр. 19

Страсбургские офицеры не понимают еще, о чем говорят. Первый не знает, что вопрос о «правой стороне», которую стоит защищать, теперь приобрел характер исторический. Если считать таковой лояльность подданного короля – тогда надо защищать дело монархии, что уже в скором времени будет сопряжено с участием в иностранной интервенции в собственную страну. Если «правая сторона» – сторона «нации», тогда никакого монарха нет – как нет и концепции персонального подданства. Тогда офицер становится частью коллективного тела нации, кто бы это тело ни формировал и кто бы им ни верховодил – Конвент, Директория, консул, император. Первый вариант «правой стороны» уже устаревал на глазах, второй – восходил во всей своей мощи, чтобы стать главным, господствующим в последующие 200 лет, а кое-где и до сегодняшнего дня. Конечно, как советует видавший виды капитан, опорожняя бутылку, выбор этот необязательно идейный и возвышенный, апеллирующий к чувству справедливости и долгу. Можно просто ставить на тех, кто сегодня кажется сильнее, – и втихомолку посмеиваться над простаками. Так что это мнение есть всего лишь частный случай идеи «правой стороны». Обреченными, увы, остаются надежды на абшид у истории.

Получается, что в Страсбурге РП видит не революцию, а скорее предчувствие революции, намек на нее, выраженный в одном-единственном слове «нация». Читатель «Писем» уже знает, что это действительно революция; он, как и Карамзин, видит дальше РП – у того еще все впереди, он только заехал во французский город, чтобы потом быстро покинуть территорию Франции и направиться в Швейцарию, где все тихо и спокойно. Собственно, напряжение – как и во всей части «Писем», посвященных Франции, – возникает из-за зазора между тем, что происходит в данный момент с РП, и тем, что позже произойдет с ним и с людьми, с которыми он встречается или о которых говорит. Зная финал – ну или, на худой конец, зная грядущий апофеоз трагедии, – русская публика впервые следит за разворачиванием логики революции. Позже эта логика вошла в русское общественное сознание, определив очень многое в том, что там происходило в первые 25 лет XIX века. Самое главное здесь – понимание того, что революция – сюжет, а не отдельное событие, сюжет, в котором акторы не знают, что случится с ними дальше, – но это не останавливает их от действия. И что история «работает» теперь таким образом, а не с помощью воли государей или Бога. Здесь Карамзин сам себе преподал урок философии истории – урок, который он забыл позже, сочиняя свой знаменитый многотомный исторический труд.

Вторая встреча с Французской революцией происходит уже в Швейцарии, в Базеле. Базельский эпизод «Писем» – один из незаметных, подводных узлов всей книги, хотя в этом городе ничего особенного с РП не происходит – он гуляет, обедает, осматривает достопримечательности, обсуждает местную жизнь, рассуждает. Однако именно здесь сходятся три из четырех маршрутов его путешествия – германский, французский и собственно швейцарский: «Тут Франция, Швейцария и Германия представляются глазам в разнообразной картине, под голубым сводом неба – и я мог бы целый день неподвижно простоять в сем магическом кабинете, смотреть и тихо в душе восхищаться, если бы не побоялся быть в тягость господину Фешу». РП посещает так называемый «кабинет причудливостей» (или даже «кабинет диковинок» – этот термин более известен на английском –