Разглашению не подлежит - стр. 13
Козлов прошелся вдоль стены и снова, в другом месте, увидел бурое пятно. Там, где встретил свою смерть обреченный, на забрызганной кровью штукатурке неоконченная надпись: «Прощайте, меня скоро рас…» Последняя буква недописана, кусок красного кирпича, заменявший узнику карандаш, лежит тут же.
Стемнело, и Козлов зажег спичку. Он только теперь заметил, что исписана вся стена. «Ночь провел в одиночке. Уже рассвет, а я еще не сомкнул глаз. Что со мной будет? Сергей Иванов, младший лейтенант. 7 мая 1942 г.». Русские, украинские, белорусские имена… Дни и месяцы сорок второго года…
Козлов жег спички одну за другой, обшаривая воспаленными глазами стены. Ему сделалось страшно, и он смял, швырнул в темный угол коробок с оставшимися спичками. Видеть все это он был уже не в силах.
Позаботились и о нем, ничего не скажешь. Слова-то какие у гитлеровца: «Из чисто гуманных побуждений»! Скорее всего, ты решил показать, чем может кончиться жизнь в лагере. Если хочешь сохранить себе жизнь, не раздумывай, соглашайся, поезжай в «часть» обер-лейтенанта. Там и тебе, и твоей жене найдут работу. Помогай гадам бить своих же, русских, топтать кованым сапогом родную землю, засевать ее повсюду смертью. Помогай, и они сохранят тебе шкуру. И тебе, и твоей жене.
А если… если поехать и не помогать? Отсюда все равно не уйти, не вырваться. Поехать и там, среди лютых врагов своих, оставаться самим собой? Работать, но не на них… Только где же эта часть, чем она занимается? Ближе к фронту – лучше. Разузнать бы все и оттуда к своим! Вот, мол, самые свежие данные. Разведчиков посылать не надо, берите и верьте…
Он размечтался, как мальчишка. Неуместной и странной показалась ему самому неожиданно взыгравшая фантазия. Ведь, наверное, все кончится на рассвете, у одной из этих четырех стен. Так кончалось у очень многих, попавших сюда задолго и незадолго до него. Свое положение они понимали лучше, потому и успели оставить о себе память.
И Козлов опять стал ходить из угла в угол, медленно, на ощупь. Он уже ничего не видел, а только чувствовал под ногами пол и считал свои шаги: десять туда, десять обратно.
Было, наверное, уже за полночь. Ноги, вначале легкие и послушные, отяжелели, в коленях покалывало. Он прислонился к стене, нащупал подоконник и облокотился, расслабив мышцы. Клонило в сон, но он невидяще и упрямо глядел в темноту кирпичного колодца. Так он еще некоторое время мог бороться с одолевавшей его дремотой. Ему казалось, что едва он уснет, сюда непременно придут. Придут за ним. Скорее дождаться бы рассвета, а там будь что будет…
Проснулся Козлов на пыльном полу. Тупая, ноющая тяжесть под ложечкой напомнила, что вчера он не ужинал. А как же заверения обер-лейтенанта? Забыли? Или так надо – пообещать и не накормить? Все с той же целью… В лагере, если не убьют, с голоду подохнешь.
За дверью, где стоял часовой, слышались приглушенные голоса, суетливо постукивали каблуки. В лагере начинался новый день. Видно, давно уже взошло солнце. Над прямоугольником стен бездонно голубело посвежевшее за ночь небо.
В двери щелкнул замок, и на пороге появился тот самый солдат, который вчера привел сюда Козлова.
– Шнель, шнель! – голос у него был резкий, дребезжащий. – Комендатур!
У входа в комендатуру кого-то дожидался роскошный «оппель-адмирал», покрытый черным лаком. Новенький лимузин производил впечатление. Такие машины Козлов видел в Дорогобуже, правда, те были далеко не первой свежести: облезлые, с изрядно помятыми боками. Одним словом, фронтовые. Этот же «оппель», судя но его виду, пороху не нюхал. Типичный тыловик.