Рассвет Жатвы - стр. 18
Смотрю, как за окном проносятся деревья. Всегда думал, что если кому из нас и удастся свалить из Двенадцатого, так разве что Ленор Дав. Когда-то ее предки были великими путешественниками, ездили из дистрикта в дистрикт и давали музыкальные представления. Тэм Янтарь еще помнит те времена – ему было столько же, сколько и мне, когда война закончилась и миротворцы заставили музыкантов осесть, убив всех взрослых и приписав детей к нашему дистрикту. Ленор Дав просто обожает истории о былых денечках, когда ее семья разъезжала повсюду на стареньком пикапе. Потом с горючим стало туго, они приспособились запрягать в автомобиль лошадей. К тому моменту, как музыкантов загнали в Двенадцатый, они сами толкали повозку и передвигались по большей части пешком, но их все устраивало. Еду готовили на костре, разъезжали на своей колымаге по разным городам, играли на старых складах вроде Котла или в поле, если придется, опять же, какая-никакая, а слава среди местных тоже имелась. Наверняка в их жизни случались и страдания, но моя девушка представляет прошлое в таком романтичном свете, что я об этом даже не заикаюсь. Все равно вернуться к нему не получится, ведь Двенадцатый не может покинуть никто, и идея вновь отправиться в путь ее дядюшек вовсе не привлекает. И все же Ленор Дав убеждена, что за пределами Панема, далеко-далеко на севере, живут люди. Иногда она надолго исчезает в лесу, и я боюсь, что с концами.
Не всерьез боюсь, а так, немножко. Похоже, теперь можно об этом забыть…
Либо мы оставим бурю позади, либо она нас догонит. Тягучие капли дождя на стекле напоминают мне про бак и про то, как я помчался к Ленор Дав вместо того, чтобы пойти домой и натаскать воды. Я вовсе не жалею о последнем свидании с любимой, но жалею, что не оставил ма с Сидом полный бак, ведь дождевой воды удастся собрать всего несколько галлонов. Вряд ли ма сможет заняться стиркой на этой неделе. Впрочем, кто знает. Когда погиб па, она не опустила рук. Просто сварила огромную кастрюлю супа из фасоли с ветчиной, как мы всегда делаем в Шлаке, когда кто-нибудь умирает, и вернулась к работе. Помню, я сидел возле плиты и ронял слезы на пол рядом с лужицей, натекшей с рубашки шахтера. Зимой постиранную одежду для просушки приходится вешать в доме, и где-нибудь всегда капает.
Поезд продолжает катиться, увозя меня все дальше от всего, что я знал и любил, о чем мечтал. Мне так хотелось, чтобы когда-нибудь ма бросила заниматься стиркой, чтобы Сид выучился и смог работать на поверхности, а не в шахте (например, вести бухгалтерию или заниматься погрузкой угля в поезда), где бы всегда видел небо! Я жил бы с Ленор Дав – женился, растил наших детей, она учила бы их музыке, а я занимался бы чем угодно – хоть в шахте уголь рубил, хоть самогон варил – какая разница, если она была бы со мной! Теперь все пропало.
Поступок Вудбайна мне больше не кажется опрометчивым, ведь он умер в Двенадцатом, мне же придется погибнуть на садистской арене далеко на западе. Несколько лет назад на арене внезапно вырубили свет, и из теней на трибутов накинулись гигантские угольно-черные ласки. Вспоминаю, как острые зубы рвали лицо девушки из Дистрикта-5…
Зря я не побежал. Пусть бы миротворцы прострелили мне голову прямо на площади. Быстрая, чистая смерть далеко не худший вариант. Лежал бы себе завернутый в белый саван, спал вместе со всеми Эбернети под общим камнем… У нас не принято тянуть с похоронами, особенно в такую жару.