Рассвет за фабрикой. Рассказы - стр. 2
– Моисеич. Я знаю, что ты уже выучил названия месяцев года. И даже примерно знаешь, в каком месяце какие погоды обычно стоят. Однако, я бы всё-таки предпочёл обойтись и вовсе без повода, чем получить такой. Ладно. Давай. За здоровье. Физическое, а главное, душевное.
Сидеть на скамейке всё-таки наскучило, и мы, хлюпая ботинками, неспешно подефилировали дальше по парку. Вокруг прогуливались живописные парочки, женщины с колясками виртуозно вписывались в повороты узких вертлявых дорожек, дети с дикими воплями гонялись за птицами. Спокойная и грустная осенняя идиллия.
…Вечерело. Парочки, женщины, коляски и дети стали приобретать багровые оттенки. Небо материализовалось и стало почти осязаемым, ударившись в махровый импрессионизм. Где-то тревожно закаркали.
Мы неспешно шагали по парку, притихнув и задумавшись. Время куда-то пропало, мы были в этом парке вечность, и вечность не знала, что она длится.
За очередным поворотом обнаружился живописный пруд, за которым вдали на холме высилось что-то странное, нечто среднее между средневековой крепостью и скалой. Чего-чего, а скал в нашей местности никогда не было, так что это каменное нечто явно было рукотворным. Было абсолютно безразлично куда идти, так что мы направились к этому строению.
Посыпанная гравием дорожка, обогнув пруд и взобравшись на холм, привела к тяжёлым железным дверям. Заперто не было, и мы вошли внутрь.
Больше всего это походило на тюрьму, разве что решёток не было. То есть, я думаю, что это походило на тюрьму. Сам я в тюрьме как-то не был, тьфу-тьфу. Но общая атмосфера почему-то наводила на мысли о Бастилии. Лабиринт тёмных коридоров и лестниц и множество одинаковых дверей по обеим сторонам. Окон мало, но если уж встречаются, то огромные. Стёкол нет, двери железные, всё остальное – камень. Мы поднялись на пятый этаж.
Я ожидал увидеть всё, что угодно – от горы слегка зачерствевших трупов до хора депутатов Государственной Думы. Во всяком случае, что-то соответствующее мрачному настроению этого места. Но только не это. Никак не это.
Прямо посреди коридора стоял огромный прилавок, накрытый белой в цветочек клеёнкой. По бокам к прилавку были привязаны разноцветные шарики, а за прилавком на высоком табурете сидела бабка. Нет, не так – Бабка. На голову Бабке был повязан белый платок всё в тот же цветочек. На самом прилавке выстроились рядами бутылки с коньяком, водкой, пивом и всевозможными настойками, а перед ними горками были навалены кренделя и, почему-то, пакетики с приправами. Мы остановились как вкопанные.
– Подходите, милаи-и-и! – заголосила Бабка. – Что желаити? Водочки? Коньячку францускава, настоечки домашней? Покушать, покушать берите!
– Соломоныч! Ходу, ходу! – в панике сбивчиво зашептал Моисеич.
– Подожди, Моисеич. Что это за фарс? Что это за хрень такая?!
– Допились мы с тобой, Соломоныч. Вот что это за хрень.
– Тогда смысл – «ходу»? Бабка здесь или за углом – какая разница?.. – Я повысил голос – Скажите, бабушка, что вы здесь делаете? Откуда вы здесь взялись?
– Как это откудова? Всегда здесь сижу, путников привечаю… – Бабка прищурилась. – Эге… Дак вы внове? – засуетилась. – Внове… внове… Надо отметить…
Подхватила бутылку водки, лихо свинтила колпачок, запрокинула и, громко булькая, влила в себя всё содержимое. Схватила крендель, откусила сразу половину и, порыкивая и чавкая, стала его поедать.