Расстрельный список - стр. 22

Он погрустнел. И даже всхлипнул как-то по-детски трогательно.

А утром приказал расстрелять захваченного в плен в атакованном нами селе милиционера. И судя по торжествующему злому выражению, с каким он смотрел на вялого от безысходности, босого, избитого человека, идущего к стенке, в этот жаркий июньский день та самая хваленая болящая душа взяла выходной, уступив свое место бесам из преисподней. Да уж, всяк добр, но не для всякого.

Хотя наговариваю я на моего боевого сподвижника. Проснулось все же в тот момент в нем доброе и вечное. Расстрелял же исключительно из гуманизма. А мог бы позорно повесить или четвертовать… Коновод – гуманист. Надо это запомнить, чтобы потом в спокойной обстановке посмеяться…

Нас умело и системно оттирали от густонаселенных районов. В итоге наше войско двигалось к станице Горяновская, среди лесов и холмов. Вдали уже маячили высокие горы.

Хотя в последние дни дезертирство стало приобретать массовый характер, потери в личном составе пока удавалось компенсировать прибивавшимися к нам беглыми кулаками и сорвиголовами без руля и ветрил, которые есть в каждом селе. Так что все те же две сотни штыков у нас оставались. Не для войны, но для бучи пока хватало.

На привалах, когда на небо высыпали яркие звезды и планету окутывал мягкий полог Млечного Пути, бойцы сидели вокруг костров, кто с горилочкой, а кто с печенной на углях картошкой. Неслись тогда над степью пронзительные, душевные, хотя и заунывные, украинские песни. Особенно почему-то пользовалась популярностью садистско-лирическая песня про Галю, которую подманили казаки.

«Везли, везли Галю темными лесами, привязали Галю к сосне косами.

Ой ты, Галю, Галю молодая, привязали Галю к сосне косами.

Разбрелись по лесу, собрали хвороста, подожгли сосну сверху донизу.

Ой ты, Галю, Галю молодая, подожгли сосну сверху донизу.

Горит сосна, горит, горит и пылает,

Кричит Галя криком, кричит, разговаривает».

Велись неторопливые беседы, в основном какое ждет благолепное будущее всех собравшихся тут.

– Вернусь с победой, – мечтательно говорил один. – Корову у председателя сельсовета заберу. А его самого повешу. И тестя моего повешу – он за краснопузых сильно надрывался.

– А я у нашего партийца жинку его заберу. Давно она мне по сердцу.

– А с партийцем что?

– Ну так тоже повешу. Хату его справную заберу. Моя-то совсем покосилась.

– Что так?

– Не до хозяйства мне было – все о народной доле незавидной такая печаль стискивала, что рука не поднималась что-то делать. Рука та обрез искала… Да уж, заживем, Тараска, как в раю – ни кацапа тебе, ни колхоза. Все к нам, в хату! Все наше!..

Горяновская – это не просто очередная станица, которую мы взяли с ходу и где тут же «освободители» повесили учителя и земельного чиновника из райсовета. Это еще и развилка. Здесь нам предстояло решить, куда двигаться дальше. А возможностей для маневра нам оставили не слишком много.

В сельском клубе, в просторном помещении главного зала, вдоль стен которого стояли медные трубы и пузатые барабаны самодеятельного местного оркестра, состоялся очередной военный совет, на котором предстояло принять судьбоносное решение. На широком столе была разложена карта. Нужно отметить, что Коновод разбирался в ней и рисовал направления маневров вполне толково.