Пять ложек эликсира - стр. 5
– Так бы и говорил с самого начала…
– Да нет, клянусь, я как тебя увидел – все из головы вылетело… Это я только сейчас вспомнил. У тебя на курсе есть такой Сеня… собственно, не Сеня, а Семен Семенович Долгополов…
– Ну, знаю я его. Лысый такой, из Гортранса… Очень тупой…
– Святые слова! Лысый, тупой и из Гортранса. И еще у него гипертония и зять-пьяница. А ему нужна справка об окончании ваших Курсов. Вот так нужна, у него от этого командировка зависит за бугор… Сделай ему зачет, ради Христа. Ты его уже два раза проваливала…
– Три.
– Три? Ну, значит, он мне наврал. Постеснялся. Да пожалей ты его, что тебе стоит? Он говорит, что ты его невзлюбила… А за что? Он жалкий, невредный человечек… Ну, что ты так смотришь, как ледяная? Что он тебе сделал?
– Он мне надоел, – произносит Наташа со странным выражением.
– Так тем более! Сделай ему зачет, и пусть он идет себе на все четыре стороны… Отсвечивать здесь у тебя не будет… Пожалей!
– Хорошо, я подумаю.
– Ну, вот и прекрасно! Ты же добрая, я знаю…
– Пусть он ко мне зайдет завтра в это время.
– Не зайдет! – произносит Феликс, потрясая поднятым пальцем. – Не зайдет, а приползет на карачках! И будет держать в зубах плитку «Золотого якоря»!
– Только не в зубах, пожалуйста, – очень серьезно возражает Наташа.
Вечереет. Феликс предпринимает еще одну попытку избавиться от посуды. Он встает в хвост очереди, голова которой уходит в недра какого-то подвала. Стоит некоторое время, закуривает, смотрит на часы. Затем, потоптавшись в нерешительности, обращается к соседу:
– Слушай, друг, не возьмешь ли мои? По пять копеек отдам.
Друг отзывается с мрачноватым юмором:
– А мои по четыре не возьмешь?
Феликс вздыхает и, постояв еще немного, покидает очередь.
Он вступает в сквер, тянущийся вдоль неширокой улицы, движение на которой перекрыто из-за дорожных работ. Тихая, совершенно пустынная улица с разрытой мостовой, с кучами булыжников, громоздящихся на тротуаре.
Феликс обнаруживает, что на правом его ботинке развязался шнурок. Он подходит к скамейке, опускает на землю авоську и ставит правую ногу на край скамейки, и вдруг авоська его словно бы взрывается – с лязгом и дребезгом.
Невесть откуда брошенный булыжник угодил в нее и произвел в бутылках разрушения непоправимые. Брызги стеклянного лома усеяли все пространство вокруг ног Феликса.
Феликс растерянно озирается. Сквер пуст. Улица пуста. Сгущаются вечерние тени. В куче стеклянного крошева над распластанной авоськой закопался испачканный глиной булыжник величиной с голову ребенка.
– Странные у вас тут дела происходят… – произносит Феликс в пространство.
Он делает движение, словно бы собираясь нагнуться за авоськой, затем пожимает плечами и уходит, засунув руки в карманы.
В шесть часов вечера Феликс входит в зал ресторана «Кавказский». Он останавливается у порога, оглядывая столики, и тут к нему величественно и плавно придвигается метрдотель Павел Павлович, рослый смуглый мужчина в черном фрачном костюме с гвоздикой в петлице.
– Давненько не изволили заходить, Феликс Александрович! – рокочет он. – Дела? Заботы? Труды?
– Труды, вашество, труды, – невнимательно отзывается Феликс. – А равномерно и заботы… А вот вас, Пал Палыч, как я наблюдаю, ничто не берет. Атлет, да и только…
– Вашими молитвами, Феликс Александрович. А паче всего – беспощадная дрессировка организма. Ни в коем случае не распускать себя! Постоянно держать в узде!.. Впрочем, вы-то сюда приходите как раз для другого. Извольте вон туда, к окну. Анатолий Сократович вас уже ждут…