Путилин и Петербургский Джек-потрошитель - стр. 30

…Через час мы ехали по улицам Минска.

Теперь уже совершенно ясно в воздухе чувствовалось приближение грозы. Увы, не благодатно-весенней грозы природы, а мрачной, братоубийственной.

Что-то страшное, зловещее пологом нависло над городом.

Большие толпы народа виднелись на Соборной площади, на улицах, но в этой толпе теперь мало, поразительно мало было видно евреев. Все магазины были наглухо закрыты ставнями.

Доносился возбужденный гул голосов, слышались пьяные песни, звуки гармоник.

Путилин был мрачен, как никогда.

– А этого вы не видели? – сухо обратился он к губернскому Горону.

И он указал на закрытые ставни одного из домов, на которых мелом были начерчены кресты.

– А что это?

– Это грозный предвестник погрома. Держу пари, этот дом с крестами – еврейский. Вы простите меня, но… по-моему, вы поступили очень неосторожно.

– А именно? – обидчиво повернулся к великому сыщику толстяк.

– Вы чересчур уж открыто, явно обнаружили убийство… с ритуальной целью. Тут, принимая во внимание страшность обвинения… пардон! Я хотел сказать – преступления, следовало соблюдать особую осторожность. В горючий материал надо осмотрительнее всовывать легковоспламеняющиеся вещества. Стой! – Путилин резко осадил кучера.

Перед большой толпой простолюдинов стоял высокий человек в черной шинели и фетровой шляпе. Он, сильно размахивая руками, что-то возбужденно объяснял толпе.

Путилин быстро выскочил из кареты и подошел к человеку в черном.

– Да, ужасное преступление! – вслух произнес он.

– Не правда ли? – живо повернулась к нему черная шинель.

Секунда… И Путилин, слегка поклонившись, быстро сел в карету. Вся сцена прошла мимолетно.

Путилин заехал к влиятельнейшему лицу в городе и пробыл у него недолго. Когда он садился в карету, я увидел, как довольная улыбка трогала концы его губ.

– На вокзал! – отдал он приказ кучеру. – Скажите, коллега, ведь там, на вокзале, был составлен первый протокол?

– Да, да, уважаемый Иван Дмитриевич, – ответил глава минского сыска.

– Состав жандармского наряда там одинаков?

– Да. Сменяются на часы, но состав тот же.

Я никогда еще не видел моего знаменитого друга в таком резко приподнятом состоянии духа. Глаза его сверкали, он весь был – один порыв.

В жандармской комнате нас встретил тучный, упитанный штабс-ротмистр.

Услышав фамилию Путилина, он рассыпался в комплиментах.

– Скажите, ротмистр, это дело вам памятно все до мелочей?

– Помилуйте, ваше превосходительство, конечно! Всего ведь трое суток прошло…

– На одну минутку, в сторонку… Всего два вопроса…

Мы с местным Лекоком остались в середине комнаты и видели, как Путилин о чем-то спрашивал офицера.

– Да?

– Да.

– Вы хорошо помните?

– Как нельзя лучше.

– Ну, вот и все. Спасибо!

И, пожав руку ротмистру, великий сыщик подошел к нам.

– В путь-дорогу, господа! Ну, помилуй бог, какой горячий свидетель!

Эти последние слова он произнес сам про себя, как бы мурлыкая.

– О каком горячем свидетеле говорите вы, ваше превосходительство? – ревниво спросил моего друга его провинциальный коллега.

– Да вот… о милейшем ротмистре… – ответил Путилин, садясь в карету.

Через минут пять мы были в особом помещении участка, где находился труп несчастной жертвы гнусного, страшного злодеяния.

Путилин отдернул кисейку, которой была прикрыта бедная девочка, и обратился ко мне: