Пути Миритов. Недобрые всходы - стр. 36
– Увы, любимый мой, ушел ты в дальний путь,
На башню я взойду, чтоб вслед тебе взглянуть,
– сокрушалась на сцене актриса.
– А она хороша, – задумчиво произнес Адис.
– Правда? – равнодушно откликнулся Аминан. – Я не разбираюсь в искусстве декламации.
– А я и не о нем, – ответил Адис и продолжил смотреть на сцену.
Аминан ожидал, что герцог Эртвестский снова сделает замечание, но тот промолчал. Причины у этого, как справедливо рассудил южанин, вовсе не имели отношения к тому, что старик вдруг решил скрыть вздорный характер. Отец, которого Фрэнсис Эртон пережил на добрый десяток лет, иногда упоминал о его ветрености и любви к женщинам, что неистово бурлила в крови западного герцога. Теперь Эртон умрет, не оставив наследника, и его провинцию разберут на куски вассалы, так же как в свое время и Эн-Мерид. Но полно тосковать, лучше ненадолго забыться в игре актеров и музыке.
Это оказалось проще, чем Аминан ожидал. Старая история была изменена до такой степени, что стала казаться новой. Стихи были неплохи, а произносимые приятными голосами актеров так и вовсе стали хороши. К тому же он знал о правилах нынешнего театра: поменьше жестокостей и странных несообразностей, побольше добрых примеров, и любопытствовал, как можно соблюсти это правило при подобной основе.
Драматург справился с делом: предатель и вправду оказался несчастным и ни в чем не виновным человеком – его друг погиб по горькой случайности. Саму гибель показали изящно и просто: сцена повернулась, оставив декорации и скрыв актеров, а затем гулко, будто издали, зазвенели голоса:
– Держись, мой друг, держись! На помощь я иду!
– Скорей спеши, Ганнон, не то я упаду.
Правда, голос одного казался слишком ровным для бегущего, а другого – слишком звучным для того, кто боится вздохнуть.
– А лет двести назад эту комнату использовали для казней, – шепнул Адис. – Вращающийся пол увозил человека прямо в комнату с палачом – к полной для него неожиданности.
– Будь добр, дай послушать, – буркнул Аминан.
Слушать было что: сначала скорбящий Ганнон оплакивал друга, держа в руке его случайно сорванный перстень, а затем вернулся на родину, к его невесте, втайне надеясь на ее благосклонность. Эльда, однако, вовсе не желала менять жениха, и Ганнон рассказал обо всем происшедшем сам, без всяких нежданных птиц, прекрасно понимая, что ему грозит смертный приговор, но, не желая жить.
– Пускай бесчестно смерть найти на эшафоте,
Бесчестней жизнь прервать по собственной охоте,
– с горечью сказал он, завершая свой монолог.
Его увели за сцену, видимо, чтобы предать казни, а Эльда выразила желание уйти в монастырь, считая себя виновной в смерти Ганнона. Пьеса закончилась, и под рукоплескания, сначала неуверенные, но затем все более сильные и слаженные, актеры вышли для поклонов и реверансов.
Аминан сидел, чувствуя, как внутри со странным клекотом начинает закипать непонятное волнение, и до самого последнего шага стоявших на сцене людей сидел безмолвно и неподвижно. Впрочем, Адис не аплодировал тоже, как и некоторые другие. Мальчишка и старик, что словесно сцепились вчера за столом, смотрели на опустевшую сцену с недоверчивым волнением, и Анвару подумалось, что в кои-то времена эти двое хоть в чем-то схожи. Тишина, воцарившаяся после ухода актеров, враз исчезла, уступив законное место восторженным возгласам и громким обсуждениям.