Путь хирурга. Полвека в СССР - стр. 61
Женя никогда в жизни не говорил громко и не умел вытягиваться по-военному. Он переминался с ноги на ногу, заложил руки за спину и промямлил:
– Ну, значит, по теоретическим исследованиям Ленина и по работам товарища Сталина…
Замполит мгновенно пришел в ярость и посмотрел на него с прищуром:
– Отставить! Явиться в три часа ночи – к дежурному по полку!
Мы уже знали, что это значило – провинившегося Женю отправят до рассвета чистить лопатой полковую выгребную яму, стоя по колено в жидкой массе вонючих испражнений.
Он явился, выгребал и вдобавок потерял там в говне очки – еле нашел, шаря руками.
После этого наказания тихий Женя в следующий раз вскочил перед замполитом навытяжку и громко и четко повторил за ним все слово в слово, как попугай.
Старшины и сержанты старались выбить из нас интеллигентность. В соседних с нами ротах были регулярные свежие призывники из азиатских республик – Туркмении, Киргизии, Таджикистана, Узбекистана. Для них повторять за замполитом было немыслимо – они вообще с трудом говорили по-русски. Поэтому они-то и были главной «выгребной силой». Русские старшины презрительно называли их «чучмеками» или «чурками». И на нас они глядели с неменьшим презрением. Старшина говорил нам:
– Вы – есть кто? Вы есть гнилая интеллигенция. Из вас солдаты – никакие. Вы что? Вы рассуждаете, а солдату рассуждать не положено. Поняли? Не по-ло-же-но! Солдату – что? Солдату нужен приказ. Из этих чучмеков мы сделаем образцовых солдат. Они будут стрелять по врагам согласно приказу, без рассуждений. А вы будете – что? Будете рассуждать и убиты в первый же день войны.
В солдафонском миропонимании мы ничего не стоили. Но если нас, почти врачей, сделали солдатами, то, очевидно, кому-то, зачем-то и для чего-то это было надо. Надо – для какой войны?
Намаявшись за день, перед отбоем на ночь мы сидели на нарах в своей палатке и валяли дурака. У многих из нас появился солдатский юмор с ядреным матом. Особенно отличался Изя Зак. Из него будто перло. Другие даже морщились, и я предложил:
– Давайте договоримся: за каждый мат – дневалить по палатке вне очереди. Кто ругнется, тот пусть подметает глиняный пол и застилает все нары.
Возразил Федя Рогачевский, который успел побывать солдатом на войне:
– Нет, солдату без матыча нельзя.
– А мы и не солдаты, мы – офицеры медицинской службы в запасе. Будем после лагеря.
Проголосовали большинством против мата – стали сдерживаться и восстановили атмосферу цивилизации. Даже Изе Заку потом понравилось.
Ну, и конечно, как у всех солдат, была у нас и «трепотня о бабах». Кто рассказывал свои приключения, кто сокрушался о своих подругах: Вахтанг – о Марьяне, Юра Токмачев – о Нине, а я – о своей Дине.
И вот – конец короткой солдатской службы, мы стащили сапоги, вышвырнули вонючие портянки, переоделись в свое и заспешили к вокзалу маршем в сто сорок шагов в минуту.
Прямо после этого мы с Диной поехали отдыхать в дом отдыха в Алупке-Саре, в Крыму. За два года наши любовные отношения вошли в привычное русло. У Дины с дочкой была своя комната в квартире родителей, для любовных дел этого нам хватало. Мы привыкли друг к другу, я ни о чем не думал. Но с недавних пор она стала заговаривать о женитьбе. Моя первая страсть прошла, безумной любви уже не было – была теплая привычка. И еще одно, важное: все мои попытки вовлечь Дину в свои разнообразные интересы – чтение, искусство, наука, – все это не вызывало в ней интереса. Она была женщина, и ей этого хватало. И мне вначале этого хватало. А теперь было недостаточно. После окончания института, всего через год, мне предстояло начинать новую жизнь – неизвестно где и как. Одно я знал точно, что зарабатывать буду очень мало, как все врачи. Как мне брать в неизвестное будущее их обеих с дочкой? А если мы женимся и я уеду работать один, а она останется в Москве – какая это семейная жизнь? Все это меня останавливало, и на ее попытки говорить об этом я отмалчивался или писал стихи: