Пушкин в Михайловском - стр. 25
– Однажды в Венеции, я был еще мальчиком, я влюбился в одну черную паву. Вы знаете, они там ходят в шалях до пят и сами напоминают гондолу…
Лев врал без зазрения совести и сам подхохатывал; Евпраксия, впрочем, кажется, чуточку верила.
– Вроде монашек? – перебила она.
– Нет, скорее похожи на кипарисы. Мне так брат Александр объяснил.
– А он вам давно не писал? – спросила Алина.
– Да, еще в Петербург. Я вам говорил. Поручает продать первую песню «Онегина»…
– Вы говорили – «главу»!
– Ну, поставьте мне двойку, учительница! Верно: ошибся.
Льву было досадно, что его болтовня была прервана, но он же и важничал, что вершит дела брата.
– Редко он пишет вам! – продолжала Алина поддразнивать.
– Пишет он часто, да почта у нас чересчур любопытная. Так вот, мы с ней сели в гондолу…
– А кто ж гондольеру деньги платил?
– Ну что же вы спрашиваете? Я подписал ему счет и направил к папаше.
Все засмеялись.
– И еще эта пава подарила мне перстень!
– Покажите, павлин!
– И покажу… коли не забуду! – Он наболтал лишнее и полагался на то, что Евпраксия это забудет. – А вот брат Александр это местечко очень любил.
– Не говорите как про покойника, – суеверно отозвалась Алина.
Они поднимались на Савкину гору. Сумерки сильно густели. Синели озера, и, голубая, спокойно внизу протекала тихая Сороть. Издали, влево на горизонте, чуть зачернел экипаж.
– Не к нам ли?
– Кто к нам приедет… – сказала задумчиво Евпраксия. – К нам не приедет никто.
Минутная грусть ее охватила. Она отошла и села на камень, поставленный легендарным попом Саввой. Евпраксия помнила надпись: «Лето 7021 постави сей крест Сава поп». Она сидела легко: так опустилась бы, пролетая, вечерняя птица. Локоны падали по обе стороны щек и легонько, ритмично покачивались. Пожалуй, нельзя было бы удивиться, если бы так же легко снялась она с камня и полетела над Соротью.
Лев на нее загляделся, но все же тем временем взял руку Алины; та как бы ничего и не заметила. Вечерняя тишина плыла над рекой и завораживала. Лев потихоньку и осторожно сжимал прохладные пальцы. Раз или два он ощутил и ответное пожатие. Было, впрочем, оно вовсе легко и непроизвольно. Девушка думала о ком-то другом: сводный брат ее Алексей все не возвращался…
Вдруг Евпраксия с места спросила:
– А Пушкин похож на вас, Лев? Я что-то не вспомню. Забыла.
– Я Пушкин и сам! – ответил он не без задора.
– Почитайте стихи, – попросила Алина и отняла свою руку.
Лев помолчал и начал читать из «Онегина»:
Луна как раз и поднималась над лесом, цепляясь за дальние ветви. Все стало призрачным в тишине. Первая встала Евпраксия, она предложила всем взяться за руки.
– Пойдемте. Так будет дружней! – А помедлив, добавила: – И Лев из гондолы в гондолу не перепрыгнет. Не смейтесь: после стихов, я считаю, и вообще хорошо помолчать.
Вернулись домой только к позднему ужину. Впрочем, Прасковья Александровна отнюдь не протестовала. У нее было много хлопот и различных хозяйственных соображений – о ржи и о льне, о картофеле. Кроме того, ей довелось произвести и одну экзекуцию, виновник которой, наплакавшись, теперь уже спал. Евпраксия тотчас обо всем разузнала от Анны Богдановны и потихоньку, краснея и почему-то пыхтя, по секрету передала Алине и Льву: