Пуговица Дантеса - стр. 34
«К сведению г-на Дегильи, бывшего французского офицера. Недостаточно быть трусом, нужно еще быть им в открытую.
Накануне паршивой дуэли на саблях не пишут на глазах у жены слезных посланий и завещания; не сочиняют нелепейших сказок для городских властей, чтобы избежать царапины; не компрометируют дважды своего секунданта.
Все, что случилось, я предвидел заранее и жалею, что не побился об заклад.
Теперь все кончено, но берегитесь.
Примите уверение в чувствах, какие вы заслуживаете.
Пушкин. 6 июня 1821.
Заметьте еще, что впредь, в случае надобности, я сумею осуществить свои права русского дворянина, раз вы ничего не смыслите в правах дуэли».
Всё ясно, настоящий дворянин никогда не станет уклоняться от поединка. Подобное – прерогатива исключительно труса. В этом-то, по мнению поэта, и заключался внутренний стержень «истинного дворянина», человека чести. И он, этот стержень, есть право дворянина: вопреки государственным запретам иметь возможность вызвать на дуэль другого дворянина. Таким образом, человек чести имел право на дуэль и не мел такого права от неё уклониться. Сказанное – квинтэссенция дуэльного кодекса русского дворянина, или человека чести, которым руководствовался Александр Пушкин.
Право дуэли уравнивало богатого и бедного, знатного и не очень, генерала и поручика, министра и простого чиновника. При условии, что каждый из них дворянин.
«Право на поединок, – писал Я. Гордин, – стало для русского дворянина свидетельством его человеческого раскрепощения. Право на поединок стало правом самому решать – пускай ценой жизни – свою судьбу. Право на поединок стало мерилом… общественной ценности личности. Оказалось, что для нового типа дворянина самоуважение важнее жизни. […] Право на дуэль всю жизнь оставалось для Пушкина гарантией окончательной независимости, последней, но незыблемой опорой… Дуэль оказалась для Пушкина узаконенной требованиями чести формой мятежа с оружием в руках» [10].
Для чего Пушкину нужны были все те никчемные, на первый взгляд, дуэли? Ведь он никого не убил. И даже (кроме Дантеса) никого не ранил! Хотя в двадцатые годы между Пушкиным-бретёром и Пушкиным-поэтом знавшие его смело ставили знак равенства. Отгадка проста: Пушкин-дворянин стремился защитить в себе человека «дворянского авангарда». Первый поэт России не мог быть дворянином-посредственностью. Первый поэт обязан был быть человеком чести.
Ничтожного камер-юнкера мог обидеть каждый. А вот Пушкина – далеко не любой. Мало того, многие его откровенно побаивались. Ничего удивительного: ведь трусливый и подлый сильно рисковал быть вызванным к барьеру. А русская дуэль, как мы теперь понимаем, требовала людей особого свойства, коих с каждым годом становилось всё меньше и меньше. Общество тянется к некоему стандарту, и его зачастую раздражают бунтари и всякого рода гордецы-одиночки, для которых понятия «достоинство» и «честь» не пустые слова. Гораздо проще было иметь дело с теми, кто попроще и для которых вызов на дуэль считался почти самодурством.
Для Пушкина же дуэль с годами стала своего рода способом выражения борьбы со всем несправедливым и подлым. «Этому малому – умереть на дуэли», – шептались за спиной современники. И об этих перешёптываниях поэт прекрасно знал. Как знал и другое, о чём прочие даже не догадывались: умереть на дуэли являлось его самой заветной мечтой…