Птолемей и Таис. История другой любви. Книга вторая - стр. 23
На этот раз царь отпустил Птолемея, даже так надолго. Выдумывать, что едет по делам, не пришлось, да и не имело смысла врать Александру. Он этого не переносил.
– Мне надо в Афины, надо позарез.
– Опять? – удивился царь, а потом с усмешкой прибавил: – Что, забыл, как Парфенон выглядит? Или уже всех красоток в Македонии перебрал?
Посмеялся, но отпустил. И вот он здесь, в доме Таис, в ее постели, а это в миллион раз лучше, чем даже на Олимпе. Его ожидание, титаническое терпение, все усилия втиснуться в ее жизнь окупились.
Птолемея раздражало только одно: наличие массы увечных животных в ее доме. Таис эту живность подбирала и выхаживала. Но что поделать – все люди со странностями, решил Птолемей. Александр тоже в свое время полудохлого щенка выходил и сделал из него лучшую собаку в Македонии. Без своей рыжей Периты ни шагу теперь. А эта история с неуправляемым брыкастым Букефалом! – О ней до сих пор говорят.
У Таис на правах хозяйки жила крикливая ворона с перебитыми крыльями, обитал один слепой и один кривой кот, под ногами мешалась древняя и тоже наверняка слепая черепаха. Птолемею так и хотелось поддеть ее ногой, но он сдерживался. Даже лицемерно вызвался наливать «уродке», как про себя называл ее Птолемей, молоко каждое утро, матеря ее при этом по-македонски. А ворон оказался не промах – говорящий. Сам выучил от Птолемея самое неприличное слово и выдал его Таис. Та удивилась: «Архип только и умел „Гер-р-о“ говорить. Здорово, что ты его научил. А что такое „марак“?» Пришлось соврать, что это по-македонски «ворон» и понадеяться, что она никогда не произнесет этого слова при македонцах.
Но все эти мелочи испарялись в одну секунду, стоило ему прикоснуться языком к ее бархатной коже, втянуть носом все ее вожделенные женские запахи, который вызывали в нем дрожь бешеного счастья и неутолимого желания. Казалось, он превращался в дикого зверя, готового заглотить свою добычу целиком, и боялся потерять над собой последний контроль, чтобы не закусать и не растерзать ее. Что это было за наваждение? И чем объяснить эту ее абсолютную, ей самой ненужную власть над ним? Что в ней было такого, чего не было в других женщинах? – Ничего! И почему же тогда?..
Двадцать дней пронеслись, а он так и не смог ответить на этот вопрос. Наоборот, запутался еще больше, увяз по самые уши, заболел ею неизлечимо. И не знал, как перенесет неотвратимую разлуку и когда увидит ее опять.
Таис плыла с Менандром в Эпидавр, город-здравницу на восточном берегу Пелопоннеса. Менандр направлялся в театр, где собирались ставить его прошлогоднюю комедию. Таис захотела сопровождать его. Пришлось пару дней добираться от острова к острову на чем придется. Вообще-то триера из Пирея доходила до Эпидавра за день, но не нашлось мест на судне, идущем прямо до места.
В последнее время Таис опять замкнулась; так уже было с ней, и Менандр прекрасно помнил то время. Таис снова отдалилась от него и от всего мира, стала недосягаемой и непостижимой. Ужасное состояние бессилия помочь. За последние три дня, кроме «да» и «нет», она почти ничего не говорила. И эта тоска! Менандр отвел глаза, когда их взгляды встретились. Казалось, он подглядывает в чужую душу, как в чужую жизнь через щелочку в занавешенном окне.
Таис никогда не принадлежала ему одному, Менандр всегда понимал, что он – один из нескольких: