Птицы и камень - стр. 6
В памяти майора всплыл последний крупный конфликт, после которого высшее начальство попёрло его с оперов, припаяв ему ещё выговор «за грубость в общении со старшими по званию». А дело обстояло так. Два года они выслеживали одного подонка, дважды судимого, к которому тянулись ниточки многих местных преступлений. Но доказать его причастность было тяжело, поскольку он умудрялся совершать эти преступления руками других людей, оставаясь формально «не запачканным в чернилах закона». И всё-таки однажды он прокололся. Операм пришлось практически четверо суток ходить за ним и его подельниками по пятам. Благодаря такой усиленной работе им удалось предотвратить убийство. При задержании преступной группы двое товарищей Реброва были тяжело ранены. В конечном же итоге их работу свели «коту под хвост». Всю организацию взял на себя один из членов преступной группировки. А главный подозреваемый «за недостаточностью улик» был выпущен на свободу. Причём основные документы его обвинения таинственно исчезли из дела. Два года работы вхолостую, раненые товарищи… А смысл? Ребров считал своим долгом восстановить справедливость в кабинетах высшего начальства, откуда, собственно говоря, и поступил вниз этот «странный приказ» отпустить главного подозреваемого. В результате Реброва со скандалом выгнали из оперов и даже не помогли его прошлые заслуги и заступничество начальника Угрозыска. Всё лучшее, что тогда смог сделать для него бывший шеф – это устроить его в дежурную часть одного из отдалённых районов города и замять инцидент.
Ребров до сих пор в глубине души чувствовал себя оскорблённым. Высокому руководству было в принципе плевать на его заслуги, на то, что он и его товарищи рисковали своими жизнями, пока начальники сидели в тёплых кабинетах, на то, что Ребров капитально посадил здоровье на этой работе. Вот и результат – цирроз. Эту болезнь можно назвать болезнью оперов. И ничего здесь удивительного нет. Что ни день, то сильнейший стресс, трупы, кровь… Какой нормальный организм это выдержит? Вот и приходится расслабляться водкой, чтобы хоть чуть-чуть отойти от затянувшегося шокового состояния.
Майор лихорадочно искал во всей своей служебной работе, которой он отдал большую часть жизни, хоть какой-то смысл. «Как я прожил жизнь? Всё боролся за справедливость… Кого из настоящих бандитов посадил? Да никого! Те, кого надо было сажать, вон сейчас кто в депутатах, кто в городской власти, кто «уважаемым человеком» стал. А ведь это же действительно преступники! А кого сажали? Того, кто украл курицу у бабки? Или тачку у соседа? Или бревно на шахте? Так ведь эти с голодухи пошли на преступление или по пьянке дурканули! Сажали тех, у кого нет денег откупиться. А настоящим бандитам по барабану наши отработки! Дал взятку, и дело закрыли. Уж лучше бы установили официальные тарифы, и пусть люди творят, что хотят… Зачем тогда лезть под пули, рисковать жизнью? Бардак…»
Несмотря на то что свежий воздух действовал бодряще, Ребров снова разнервничался. Клубок мыслей опять стал наматывать тяжкие думы, много раз передуманные, заезженные до дыр ненавистью и злобой. Майор затушил окурок, раздавив его ногой так, точно он был виновен во всём происшедшем в жизни Реброва. Войдя в здание, он вновь закрыл за собой дверь и пошёл на своё рабочее место. Противный запах хоть уже и приглушённо, но всё ещё будоражил своей затхлостью, словно это была затхлость самой системы правопорядка.