Пряный аромат Востока - стр. 66
Доктор Маккензи обещал прийти через полчаса. Вива села и стала его ждать.
В каюте Гая читать было невозможно, потому что он любил спать с зашторенными иллюминаторами. О том, чтобы писать что-либо, пока не могло быть и речи, поэтому в те минуты она могла лишь пассивно сидеть, снедаемая беспокойством о нем и о себе. Все казалось ей шатким, нестабильным.
Но тут сквозь тучи пробился луч света. Когда она пошла в ванную, чтобы умыть лицо, за стенкой внезапно послышалось его пение. Это была песня, которую когда-то пела ее собственная айя – «humpty-tumpti gir giya phat».
Она высунулась за дверь. Но ворох из простыней и одеяла снова умолк.
«Talli, talli, badja baha», – спела она ему, и его довольное сопение показалось ей первой хорошей новостью, какую она услышала за утро.
– Они что, все поют одинаковые песни? – Он открыл заплывший глаз.
– Наверно, – ответила она. – Моя айя рассказывала мне много сказок, которые начинались так: «Dekho burra bili da»[39]. – Вива произнесла это нараспев, как ее индийская нянька.
– Если хотите, можете рассказать мне сказку. – Его голос звучал мягче, немного по-детски.
Ее мозг лихорадочно заработал, но ничего не вспомнил.
– Расскажите мне про вашу школу.
– Хм-м, ну, dekho burra bili da, – повторила она, чтобы выиграть время. – Я могу рассказать вам о том, как я приехала из Индии и в первый раз увидела мою школу.
Горка на постели опять зашевелилась; и Вива снова услышала довольное сопение.
– Ну, это был монастырский пансионат в Северном Уэльсе. Мне было семь лет. Мама, сестра и я приплыли из Индии на пароходе и поселились в Лондоне, в маленьком отеле рядом с «Ватерлоо-стейшн». Там на нас с Джози надели серые костюмчики, голубые блузки и галстуки… Вам скучно, Гай?
– Нет-нет, продолжайте. – Он нетерпеливо заерзал.
– Мама уже видела нашу школу, а мы – нет. Помню, как мы шли по берегу, усыпанному галькой, я подняла голову и увидела на краю утеса высокое, серое, зловещее здание. Мама плакала. Мне захотелось ее успокоить, и я сказала: «Не беспокойся, мамочка, ведь мы будем жить не здесь». Тогда она ответила, что это и есть наша школа.
– Вас там били? – Его лицо высунулось из-под одеяла. Губы сложились в трубочку. – Там тоже было ужасно?
– С нами обращались очень строго, били по рукам линейкой, назначали другие наказания, но это было не самое плохое. Главное – мы скучали по дому, по Индии. Ведь там мы бегали босиком по песку, мягкому, как шелк, плавали в теплой, как молоко, воде. В школе нам приходилось идти по острой гальке в холодные серые волны, которые обжигали наши тщедушные тела. У монахинь были всевозможные, странные наказания – одна из них, сестра Филомена, – она носила на зубах брекеты, – отводила нас в помывочную, если мы шалили, и обливала холодной водой из шланга.
Он отрывисто крякнул.
– Продолжайте, продолжайте, – взволнованно сказал он. – Вы хорошо рассказываете.
Она засомневалась, не зная, стоит ли говорить дальше.
– Я была так несчастна, что решила заболеть по-настоящему. Ночью я обливала себя водой из своего кувшина и садилась у открытого окна, надеясь, что сильно простужусь, меня пожалеют, и тогда приедет мамочка и заберет меня в Индию.
– И что? – Он слушал, раскрыв рот и обдавая ее несвежим дыханием. Она напомнила себе, что перед приходом доктора Маккензи надо заставить его хотя бы почистить зубы.