Провинциалы. Книга 5. Время понимать - стр. 15
– Спасибо, – сказал Жовнер и направился к двери.
– А я еще посмотрю, будет ли вообще ваш журнал выходить в нашем крае… – бросила вслед ему Духина, с трудом сдержав себя, чтобы не произнести что-нибудь более пугающее… Этот диссидент, отщепенец, этот разрушитель ее страны уходил так же надменно, как в свое время уходил муж, хотя она ждала, была уверена, что он одумается, остановится на пороге, попросит прощения, и она в этом случае смягчит свое наказание....
И этому дураку ведь уже готова была помочь… Надо будет все-таки посмотреть, что там на этих страницах…
– Кто у нас следующий? – повернулась к помощнику, стараясь поскорее выбросить из головы только что происшедшее…
Период надежд
Теперь у Жовнера отпали все сомнения: отношения с любой властью у него не сложатся.
Видимо, так предначертано.
Даже когда во власти был Красавин, никакого навара ни в чем Жовнер не получил, хотя за пять лет друзья и знакомые прочих больших столоначальников умудрились быстро и непонятно на чем разбогатеть.
При коммунистах не был обласкан властью предержащей, и в новой России, которую сам приближал, а теперь прилагал все усилия, чтобы она быстрее набирала экономическую мощь, на помощь тех, кто «наверху», можно было не рассчитывать. Возле бюджетного пирога уже выстроился заградительный пояс (да не в один, в несколько рядов), из тех, кто тому, кто теперь находился на карьерной лестнице выше, когда-то помог поднести чемодан, подмел ковровую дорожку, придержал дверь…
А те, кто уже из новеньких, скороспелых, мигом усвоивших, что такое власть денег и их дефицит в карманах чиновников, делали предложения без обиняков и намеков, прямым текстом: ты – мне, я – тебе…
Правда, был короткий период в его жизни, когда, казалось, наступило взаимопонимание, его помыслы не шли вразрез с помыслами вождей. Тогда его выслушивали в больших кабинетах и оказывали содействие. Но это было в столичных кабинетах – провинция, увы, его никогда не любила.
Один из его столичных знакомых, Леша Сафронов, сын родителей-журналистов, когда-то, до его рождения, перебравшихся в столицу (отец – из забайкальских степей, а мать – из белорусского Полесья), работающий, несмотря на молодость, в солидном журнале, в начале восьмидесятых убеждал его перебраться в Москву.
– Ты загубишь свой талант, он в провинции никому не нужен, пойми это… На каждом болоте свои обитатели, а у вас там – в основном лягушки и пиявки. У них все устремления присосаться да поквакать…
– А в столице?
– В столице?.. У нас в основном цапли… Длинноногие и далеко видящие.
– И питающиеся пиявками и лягушками…
– Ну, может быть и так… Но главное, что они видят дальше.
– А в провинции цапель нет?..
– Не лови меня на слове, есть и в провинции, только они там… как белые вороны… Понимаешь, у цапель кругозор другой, и лягушки их никогда не поймут… А ты именно такая цапля в вашем тихом болоте.
– Даже не знаю, благодарить или обижаться.
– Это комплимент…
– Ладно, пусть так, только я вот лягушками не питаюсь.
– Это, Саша, пережитки идеализма… Но в Москве ты от них быстро избавишься…
– Что-то не хочется избавляться…
– Тогда торчи над своими лягушками в одиночестве… И не надейся, что какая-нибудь из них тебя поймет…
Они беседовали в буфете большого здания, где располагались редакции нескольких известных журналов, запивая коньяк крепким кофе, и Сафронов периодически поднимался из-за стола, чтобы перекинуться парой слов то ли с авторами, заглядывающими в буфет, то ли с коллегами, забежавшими подкрепиться. Атмосфера гостеприимной необязательности витала в этих манящих авторов со всех концов страны коридорах и кабинетах.