Простые смертные - стр. 17
Я ждала: может, она как-нибудь объяснит, зачем это писала, но она молчала, и я не выдержала:
– Это вы о чем?
– Что значит «о чем»?
– Ну вот, вы только что написали…
– Это инструкция.
– Для кого?
– Для кого-нибудь из тех, кто появится здесь через много лет.
– Но ведь это же мел! Его дождем тут же смоет!
– С пристани смоет, да. Но не из твоей памяти.
Ну, значит, у старушки совсем крыша поехала! Ничего, придется сделать вид, что все в порядке, – уж больно мне хочется еще этого ее зеленого чая.
– Можешь весь допить, если хочешь, – сказала она, словно прочитав мои мысли. – Магазина тебе по дороге ни одного не попадется, пока вы с мальчиком не доберетесь до Олхаллоус-он-Си…
– Большое вам спасибо. – Я налила себе полную чашку и спросила: – А вы точно больше не хотите? Там ведь совсем ничего не осталось.
– Один удачный поворот заслуживает того, чтобы и следующий оказался удачным, – как-то непонятно ответила она. Потом повернулась ко мне и посмотрела на меня зорким глазом профессионального снайпера. – Видишь ли, мне, возможно, понадобится приют.
Приют? Какой еще приют? Приют для душевнобольных?
– Я что-то не понимаю… Какой приют вы имеете в виду?
– Мне нужно убежище. Нора – и желательно с крепкими дверями и запорами. Особенно если Первая Миссия потерпит неудачу. Что, боюсь, так и будет.
Да, нелегко с психами!
– Но мне всего пятнадцать лет, – сказала я. – И у меня нет ни приюта для душевнобольных, ни… э-э-э… норы, запирающейся на замок. Мне, право, очень жаль, но…
– Ты безупречна. И появилась совершенно неожиданно. Ну что, договорились? Я тебе чай, а ты мне убежище?
Папа всегда говорит: с пьяными лучше не связываться; надо просто с шутками-прибаутками свалить пьянчугу куда-нибудь, и пусть проспится. Так, может, и психи тоже вроде пьяниц, которые никогда не трезвеют?
– Ладно, договорились.
Она молча кивнула, а я продолжала пить чай, пока солнечный свет не начал просвечивать сквозь тонкое дно опустевшей пластмассовой чашки.
А эта старая летучая мышь, глядя не на меня, а куда-то вдаль, сказала:
– Спасибо тебе, Холли.
Ну, я тоже ее поблагодарила и уже сделала пару шагов, собираясь уходить, но вдруг остановилась и снова подошла к ней.
– Откуда вы знаете мое имя? – спросила я.
Она не обернулась, но сказала:
– А каким именем я была крещена?
Что за дурацкая игра!
– Эстер Литтл! – выпалила я.
– Ну, а ты откуда знаешь мое имя?
– Но вы же… только что мне его сказали! – А она действительно сказала? Должно быть, да.
– Ну, с этим все ясно. – И больше Эстер Литтл не прибавила ни слова.
К четырем часам дня я вышла на усыпанный галькой пляж, от которого в речную даль уходило нечто вроде деревянного волнореза. Я села и сняла кроссовки. На большом пальце надулась здоровенная водяная мозоль, похожая на раздавленную черничину. Вот черт! Я вытащила из сумки конверт с пластинкой «Fear of Music», закатала джинсы повыше и зашла по колено в воду. Передо мной широченной извилистой лентой расстилалась река. Вода оказалась холодной, как из-под крана, хотя солнце жарило вовсю и вроде бы должно было ее нагреть; впрочем, теперь оно пекло уже и не так сильно, как на пирсе, где та сумасшедшая старуха удила рыбу. Я изо всех сил размахнулась и постаралась зашвырнуть пластинку как можно дальше, но особого аэродинамического эффекта не возникло: пластинка летела, пока не раскрылся конверт, а потом диск шлепнулся в воду, а черный конверт медленно, точно раненая птица, спланировал следом и потом еще некоторое время плавал на поверхности воды. Слезы снова ручьем полились из моих глаз, и без того воспаленных и покрасневших. Я представила себе, как бреду по воде все дальше и дальше к тому месту, где речное дно резко уходит вниз и где моя пластинка медленно, по спирали, опускается на глубину среди форелей и окуней, и течение тащит ее все дальше на дно, где лежат брошенные в реку ржавые велосипеды, кости утонувших пиратов, обломки сбитых немецких самолетов, обручальные кольца, выброшенные поссорившимися супругами, и еще черт знает что…