Проснется день - стр. 13

Внизу, под горой, к Вихляевке катила повозка с бочкою. Легкой рысью спешили кони, возница развалился на передке. И, провожая его взглядом, Хурдин почувствовал зависть. Вот так бы ему все долгое лето катить на повозке полями. Катить и катить по нескончаемому лету.

Он проводил глазами повозку, поднялся и побрел под гору, к садам и хутору.

К смородине он все же свернул и пошел от куста к кусту, от сладкой ягоды к той, что еще слаще.

В одной из прогалин наткнулся Хурдин на велосипед с тележкою. Это был велосипед мальчика. Хурдин огляделся, прислушался и пошел на звук.

Мальчик косил. Полоска, что лежала меж придорожными березами и смородиной, заросла травой. Косилось нелегко. Тяжеловата была косенка, хоть и малая, и вязовое косье не охватывала рука. И потому мальчик тянул косу резко, ударом, так что качалась голова на темном стебельке шеи. Трава была жилистой – перестой.

Хурдин решил помочь. Он подошел сзади и сказал:

– Здравствуй, работник. Как дела?

Мальчик обернулся, и в темных глазах мелькнул испуг.

– Да ничего… – ответил он, опуская взгляд.

– Для коровы?

– Козам, – ответил мальчик.

– Мать велела тебе косить?

– Чего велеть, я и сам неглупой, – ответил мальчик сдержанно, но с досадою.

Хурдин это понял.

– А я и забыл, когда косил, – сказал он. – Давно-о… Не дашь попробовать? Любопытно: забыл или нет?

– Попробуйте, – ответил мальчик.

Опустившись на колено, он подправил косу бруском и подал ее Хурдину, добавив:

– Она вам не с руки.

Конечно, косье было коротко, и Хурдину пришлось чуть не к земле присесть. Мальчик не выдержал, прыснул в кулак и отвернулся.

Хурдин маханул косенкой высоко, по маковке. Второй замах взял ниже и вонзил носок в землю. Вытянул его, очистил и снова косу поднял. Но ничего не получилось. Одно дело – забыл, другое – косенка игрушечная. В две минуты упарившись, Хурдин сдался.

– Нет, – сказал он. – Не могу.

Честное признание смягчило мальчика.

– Конечно… привычку надо. Надо держать ее вот так. – Он косу взял и махнул ею, подправил испорченное. И после двух-трех взмахов его ровная кошенина осталась да валок травы.

– А много у тебя коз?

– Три.

– Ну и накосишь?

– Накошу помаленьку. Кто за мной гонит? Мамка вот придет, с Ленкой будет сидеть, так запросто.

Мальчик махнул рукой. А рука была детская, хоть и темная, но еще с детской нежной кожею. Стертые и засохшие волдыри мозолей светлели на ней. Хурдин стоял и глядел, а мальчик на него. Но пора было уходить, не мешаться. И Хурдин ушел.

Ягоды его больше не занимали. Он шел, порою оглядывался, и за кустами смородины, а потом за березовой зеленью виделся ему мальчик, мужичок с ноготок.

Хорошо было сидеть возле кухни, под грушею. Зыбилось по земле пестрое рядно теней и солнечных пятен. Белые капустницы в палисаднике присаживались и вновь устремлялись в ныряющий полет. Большая стрекоза, скрежетнув жесткими крыльями, села на высокую былку и замерла, сияя под солнцем переливами золотого, зеленого и алого цвета. Молодая гусыня с поздним выводком, гагакая, вошла во двор. Поперек клюва у нее стрельчатым усом торчало большое перо. Хурдин позвал:

– Мам, мам…

– Чего, сынок? – вышла из кухни мать.

– Зачем у гусыни перо в носу?

– Где? – посмотрела мать и засмеялась. – Какой-то ты, вроде и не я тебя родила. Все перезабыл. Бьет она гусяток, дура глупая. Вот перо и вставили, чтоб не могла тронуть.