Прошито насквозь. Рим. 1990 - стр. 3
– Нам нужно поесть, – неохотно сказала она.
Адам задумался о том, как она проводила время, когда рядом с ней никого не было. Она была очень худой и маленькой, и ему даже казалось, что она надумала ужинать только потому, что рядом с ней находился посторонний.
Со стороны Ева походила на уменьшившегося в размерах взрослого человека. Однако иногда ее движения были неловкими и как будто нерешительными. Она явно чувствовала его пристальный взгляд, и от этого смущалась еще больше. Ужин, по всей видимости, планировался очень простым – Ева решила испечь картофель в золе.
Шум дождя бил по оголенным нервам, и Адам сидел, ссутулившись и низко опустив голову. Ему хотелось поскорее вернуться домой, но даже если бы дождь прекратился, он все равно не смог бы отправиться в обратный путь, когда на дворе стояла непроглядная тьма.
Они молча ждали, когда испечется картофель, и не смотрели друг на друга. В этой отстраненности теплилось молчаливое соглашение, которое они заключили, даже не обмениваясь взглядами. Он знал, что ей будут неприятны разговоры, и она, в свою очередь, не посягала на его покой.
Утром, когда они проснулись, дождь все еще хлестал по земле.
Ева умылась, оставила ему немного чистой воды, а сама встала у двери и стала задумчиво глядеть вдаль.
– Дождь будет идти еще два или три дня. Дорогу размоет, – сказала она через несколько минут. – Ты должен остаться.
Адам кивнул и потянулся за слегка влажным полотенцем, не задумываясь о том, что всего несколько минут назад она сама вытирала им свое лицо.
– В городе все страшно расстроятся, – сказал он. – Праздник будет испорчен. Вряд ли гости смогут добраться по такой грязи.
Ева пожала плечами:
– Никто не просил их устраивать праздники.
– И твоя мама еще не скоро вернется, – добавил он.
– Да, нескоро.
Казалось, ей было все равно. Он поднялся и подошел к ней, встав у другого косяка.
– О чем ты думаешь? – спросил он. – Скучаешь по маме?
Воспитанный в любви и не знавший ненависти, Адам был уверен в том, что Ева тосковала в одиночестве, хотя и не признавалась в этом. Глядя на нее в тусклом утреннем свете, больше походившем на густые сумерки, он подумал, что при всей своей мрачности она все еще маленькая девочка.
Ева зябко поежилась, но от двери не отошла, а только крепче завернулась в серый платок.
– Нет. Ей там лучше – там комната, еда и другие женщины. Она может с ними говорить, и ей не страшно. А твоя мама беспокоится.
– Моя мама, наверное, уже все поняла, – ответил он.
Вчера ему все казалось беспросветным и ужасным. Дождь положил конец его надеждам на возвращение, и он думал, что если не окажется дома к вечеру, то кто-нибудь обязательно умрет. Сегодня, пережив ночь вдали от родных стен и успокоившись, он уже иначе смотрел на вещи.
– Тебе страшно? – сам не зная, с чего, спросил он.
– Мне? – с легким удивлением уточнила она. – Нет.
– А мне немного жутко.
– Отчего? Дом на холме, вода отсюда стекает вниз, и у нас есть еда. Когда дождь перестанет и дорога подсохнет, ты уедешь домой.
Ее слова были справедливыми и спокойными, но Адама они не убедили. Если бы их произнесла взрослая женщина, он, наверное, отреагировал бы иначе, но из уст ребенка они звучали как-то уж очень странно.
– Я уеду, а ты останешься, – вздохнул он. – Разве ты не боишься быть одна?