Прощание с пройденным - стр. 30
– Ещё бы! Даже стихи вспомнились: «Мы мчались на север, мы падали вниз, но вверх поднимались по шару земному». Север! Меня привезли в армию в Москву, так тосковал! Стою в карауле, гляжу на Полярную звезду, от неё на восток, на родину. Писал жене, сейчас вспомню: «Жена моя, милый мой друг, что я, какой больной, чтобы ехать на юг, париться в этот зной. Там звёзды низко висят: плюнь на них – зашипят. Север в нашей судьбе, там звёзд высоких не счесть. Будешь ходить по избе как самая что ни на есть!» Простенько, конечно, но из сердца.
– Нет-нет. Очень!
– И ещё. Раз одобряете. «Наш северный лотос – кувшинка. Наш виноград – рябина. Наши моря – озёра. Наша пальма – сосна. Сосна – корабельная мачта, с натянутым парусом неба, прочно в земле стоящая, как в палубе корабля».
– Здорово! Да, другим не понять: север! Белые ночи! Боже мой! Северное сияние! – Она оглянулась: – Но мне уже совсем пора. Пойду!
Она пригорюнилась, как-то вопросительно посмотрела:
– А можно вас поцеловать? В щёчку.
– Да я ж такой небритый. Решил бороду отращивать.
– Ещё лучше!
Поцеловала и засмеялась:
– Меня первый раз поцеловали именно в белую ночь. Тоже только в щёчку.
Ещё раз поцеловала и убежала. И вдруг вернулась:
– А есть сменные брюки? Сложите эти в пакет и соберите рубашки тоже. – И опять, ещё с большей скоростью, унеслась. Уже без поцелуя.
Даже и ночью музыка этого вечера билась в памяти слуха, не давая спать. Конечно, наутро было не до работы.
Не выспался потому что.
Итак, Громкая читка
Громкая читка у Ионы Марковича была на очень просторной веранде его номера. Совершенно открыточный вид на море, на горы, на небо. Сама веранда представляла как бы уличное кафе: гастрономическое обилие поражало с первого взгляда. Не успели мы отойти от вчерашней, грубо говоря, обжираловки, как на просторах секретарского номера нас ожидало застолье олимпийское. Кресла для сидений на веранде были расставлены в изысканном безпорядке, но каждое имело соседство со столиком. А столики были загружены яствами так, что у них подгибались фигурные ножки.
Иона Маркович был весел, благодарил за то, что удостоили посещением, говоря, однако, при этом, что очень волнуется.
– Надо же, – вполголоса насмешливо сказал Владимир Фёдорович, мы сидели рядом, – волноваться умеет. Сколько всего тут, попробуй, покритикуй.
Елизар, любимец Петровки, 38, был уже выпивший. Он рядом с нами сидел с другой стороны и доверился:
– Сегодня я – царь и бог. Ваня молодец, бабьё не позвал. Моя сегодня не посмеет меня тормознуть. Давай дёрнем. Чего ждать? Это ж не банкет, обсуждение.
Столики и сидящих за ними зорко оглядывал редактор Ионы Марковича, уже мне знакомый, следил за сменой опустошаемых ёмкостей. Мгновенно заменяя их на полные.
Явились и расселись властители дум, небожители. Пришел и опоздавший мореман Пётр Николаевич. Увидев такое обилие на столах, такое представительство властителей дум за столами, воскликнул:
– За хлеб, за воду и за свободу спасибо нашему советскому народу.
Сел на свободный стул рядом с критиком Веней, закинул нога на ногу. Веня выложил на стол предметы для раскуривания трубки: кисет, коробок спичек, плоскую загнутую на конце металлическую палочку, начерпал трубкой табаку из кисета и стал утаптывать его этой палочкой. Очень всё значительно проделывал.