Пропавшая сестра - стр. 21

Когда мы приехали, я спросила у бирманского садовника, как называется падаук по-английски. Он ответил, что в английском языке такого названия нет и что дерево относится к семейству бобовых. У падаука твердая древесина, чем-то похожая на розовое дерево. Садовник предложил срубить падаук, но я отказалась. В апреле я поблагодарила себя за предусмотрительность. Стояла ужасная жара. В воздухе носилась пыль. Я думала, что не выдержу такой погоды. И вдруг падаук расцвел, буквально за ночь покрывшись золотистыми цветками. По вечерам, когда их тонкий аромат наполнял воздух, мы с Симоной выходили в сад. Мы следили за древесными змеями и отмахивались от докучливых насекомых. Мы угощались джином с тоником, смеялись над чудачествами наших мужей и порой, незаметно для себя, напивались допьяна. Тогда мы вставали в пять утра, дабы избежать дневного зноя. Потом я почти весь день спала.

От садовника я узнала, что в середине апреля здесь празднуют Тинджан – водный праздник, заканчивающийся в день бирманского Нового года. Всякого, кто рискнет появиться на улице, могут окатить ведром воды. «Совсем неплохо», – подумала я, учитывая апрельскую жару. Правда, Дуглас запретил мне выходить на улицу, а спорить с ним бесполезно.

У нас был красивый дом. Белые стены, просторные комнаты, куда проникал ветерок с веранды, окаймлявшей здание. Днем я часто отдыхала в шезлонге в гостиной второго этажа, где сквозняки хотя бы частично избавляли от жары. Паркетные полы из твердых пород дерева натирались до зеркального блеска, в них можно было смотреться. Ярко-зеленые деревянные ставни быстро выгорели и приобрели более бледный оттенок, и он нравился мне больше. Фасад дома прятался в тени пальм. По бокам извилистого пруда росли тропические кусты.

Что касается прочих деревьев, у нас росли одно дерево бодхи, акация и раскидистый тамаринд, под которым айя[4] ставила коляску с моей дорогой малышкой.

Никогда не забуду день, когда полицейские перекопали вдоль и поперек мой драгоценный сад. Они спустили воду в пруду, погубив рыбу, и срубили кусты вокруг пруда. И что же нашли эти блюстители порядка после своих многочасовых «раскопок» под палящим солнцем?

Ранним утром понедельника, вопреки своим убеждениям, Белл отправилась в управление полиции. Она постоянно думала о субботнем разговоре с Оливером Донохью, вспоминала его пронзительные синие глаза и ловила себя на том, что с нетерпением ждет среды, когда вновь его увидит. Несмотря на его антиколониальные взгляды, ей импонировало великодушие американца. Белл чувствовала, что ему можно доверять. Верный обещанию, он прислал ей записку с именем своего знакомого из полиции. Этого человека звали Норман Чабб. Белл знала, что нижние чины рангунской полиции набирались преимущественно из сикхов, однако руководство состояло из англичан. Чабб был детективом. «Весьма кстати», – подумалось ей.

Белл вошла в помпезное здание управления и остановилась в вестибюле, пристально оглядывая помещение. В вестибюль выходили четыре двери – все закрытые и на вид неприступные. Белл постучалась в самую большую: массивную темно-коричневую дверь, надеясь, что поступает правильно. Ей никто не ответил. Выждав немного, она постучалась вторично. Раздался сердитый голос, велевший «убираться прочь». Белл поморщилась. Ее дыхание участилось, а сердце заколотилось. И все же, не обескураженная ответом, она постучалась в третий раз и открыла дверь. Она попала в тесный кабинет, где за громадным письменным столом, среди хаоса бумаг, восседал крупный мужчина с редеющими ярко-рыжими волосами.