Проклятие Пиковой дамы - стр. 16
Огурцова Глафира Андреевна. Тысяча восемьсот девяносто шестого года рождения.
«Вот с нее то и начнем», – решил капитан, убирая дело в сейф.
Евгений шагал по залитой мягким осенним теплом набережной, подставляя лицо ласковому солнцу, любуясь кружевной листвой тополей, вытянувшихся вдоль парапета, как сторожевые на вершине крепости, любовался бликами воды, слушал, как постукивают борта лодок возле причалов.
Щербатовы жили на набережной канала Грибоедова, в самом конце, за Исидоровской церковью. Хорошее место, красивое. И до театра недалеко, при желании можно и пешком дойти. И дом у них был красивый, пятиэтажный, с эркерами и красивым фасадом.
Евгений Александрович легко взбежал по пологим мраморным ступеням на третий этаж и решительно нажал кнопку дверного звонка на двери с бронзовой табличкой «Щербатовы».
– Иду, иду, – раздался за дверью недовольный голос. – Кого там еще принесло?
– Откройте, уголовный розыск! – зычно проговорил Евгений, расправляя плечи.
– Ох, простите, пожалуйста, думала, ребята озоруют, – открывая дверь, проговорила пожилая, уютная, маленькая женщина, с седыми, собранными в узел волосами, в синем выцветшем платье. – Проходите, пожалуйста. А я-то никого не ждала, вот и заругалась. В комнату проходите, я сейчас, огонь под кастрюлей убавлю.
Квартира у Щербатовых была шикарная, такая, наверное, и полагается известной артистке. Потолки высокие, с лепниной, люстра хрустальная под потолком, окна большие, шторы на них с кистями, и мебель красивая, а на стене большущий портрет.
Евгений пригляделся, женщина, изображенная на портрете, была очень похожа на фотокарточку убитой, имевшуюся в деле.
– Она это, Анна, – проговорила, входя в комнату, домработница. – Как живая, сидит и все время в глаза смотрит.
– Да, красивый портрет, – согласился Евгений Александрович. – Скажите, а вы давно у Щербатовых служите?
– Да уж лет семь, а то и все восемь.
– Расскажите мне о вашей хозяйке, – попросил Евгений Александрович и тут же, словно по наитию, добавил: – Вы извините меня, с утра крошки во рту не было, вы меня чайком не угостите?
– Да, конечно, с удовольствием. Я сегодня кулебяку испекла, Николай Васильевич очень ее уважает, а мне его хоть немного порадовать хочется, а то он, бедный, чуть не поседел от горя. Осунулся так, что один нос торчит. Сейчас подам. – Заторопилась Глафира Андреевна.
– А, может, мы на кухне поговорим, там как-то уютнее, а?
– Ой, да неудобно как-то, – засмущалась домработница.
– Наоборот удобно, я кухни люблю, как-то на них по-домашнему, – поднимаясь, заявил Евгений Александрович.
– Да, что тут особо рассказывать, – прихлебывая чай из большой кружки, вздыхала Глафира Андреевна. – Ведь, как в народе говорят, о покойных или хорошо, или ничего. Так вот об Анне-то Петровне ничего худого все равно не скажешь. Хорошая была женщина, добрая, хоть и избалованная.
– Это как?
– А так. Я, когда к ним поселилась, сперва очень ее невзлюбила. Вот думаю, цаца какая. Встанет утром к обеду, полдня в халате да в ночной рубашке ходит. Проснется, кофе ей в постель подай. Потом перед зеркалом гриву свою чешет. Да и то сказать, волосы у нее красивые были, густые, блестящие и завивались крупными такими волнами. Красиво. А потом сядет у рояля бренчать, да голосить, распеваться, то есть. Тьфу, думаю, тунеядка. А вот потом, как запоет… аж сердце замирает, глаза закрою, руки к сердцу прижму и слушаю. У меня по первости из-за ее пения то котлеты сгорят, то картошка. А то бульон на плиту выплывет. Бывало, стою так, а она мне из комнаты: «Глафира, никак у тебя опять котлеты горят? Вычту за порчу имущества!»