Проклятие двух Мадонн - стр. 27
– Не знаю, сколько в том правды, врать не буду, но при Союзе Бехтерин обыкновенным мужиком был, ну как все, значит, а тут деньги на дом взялись, и не абы какой, сам небось видел.
Левушка поспешно кивнул. Видел, оценил.
– Вот чего никто понять не сподобился, так зачем он дом в нашей глуши построил, ну раз деньги есть, то мог бы и получше место выбрать… а то стоит невесть что… дача…
Сквозь плотные шторы пробивалась узкая полоска света, желтой лентой разрезающая ковер на две половины. Встать бы, раздвинуть шторы, пуская яркое зимнее солнце внутрь комнаты, и окна открыть, чтобы свежий да морозный воздух выжег, вытеснил сами запахи болезни. Настасья задыхалась в душном полумраке, но на то, чтобы подняться с постели, сил не было, а просьбы ее словно и не слышали.
И до чего же нелепо получилось, сначала этот обморок… из-за чего? Из-за глупого спиритического сеанса, которого Настасья толком и не помнила? Неужто на проверку она слабее Лизоньки оказалась?
Тихий скрип открываемой двери вывел из раздумий, до чего же тяжко болеть взаправду, лежишь под горячею периной, томишься испариной, и ни глоточка воздуху свежего, а домашние вокруг на цыпочках ходят, да разговаривают шепотом, будто на покойника.
– Анастаси, ты спишь? – Лизонька ступала осторожно, стараясь не производить лишнего шуму, и от этой заботливости моментально вспыхнуло раздражение.
– Не сплю. – Собственный голос после болезни сиплый, нехороший. И прогоняя саму мысль о недуге, Настасья поспешно добавила: – Мне сегодня лучше, не шепчи. И скажи, чтоб шторы раскрыли.
– Нельзя. Доктор велел яркого свету избегать, потому как для нервов вреден.
– Все у меня в порядке с нервами, – раздражение вырывалось наружу, придавая сил, и Настасья даже села в кровати. Мокрая рубаха неприятно облепила тело, волосы повисли черной паклей, спутанные, сбившиеся… ох до чего же, надо полагать, она дурна собой сейчас. К раздражению добавилась зависть к сестриной красоте, вот прежде зависти никогда не было, а теперь вот… и до чего Лизоньке к лицу ее наряд, и сама она вся такая… радостная, светлая, живая… и ни минуты не скучная.
– Тебе лежать надобно, отдыхать. – Сестра, присев на стул, аккуратно расправила складки на подоле платья. – Тетушка письмо прислала, за тебя беспокоится сильно. А еще Мари такую милую корзинку прислала… белые и красные розы. И от Анатоля тоже цветы были…
Тихий Лизонькин голос вкупе с нудным перечислением того, кто и какие цветы прислал, желая Настасье скорейшего выздоровления, успокаивал.
– А еще один букет пришел без карточки, матушка выкинуть велела, потому как неприлично, но письмо я забрала. Держи.
Простой конверт, толстая ломкая бумага, но прочесть написанное в этом полумраке невозможно… если к свечам поближе… буквы плывут, не желая складываться в слова, и Настасье приходится долго вглядываться, вылавливая по одной.
«Милая моя звезда, случайно узнал о Вашем недуге. В этом мире осталось не так много красоты, чтобы позволить Вам ускользнуть на небо. Умоляю, не спешите… с надеждой на новую встречу, Д.».
Настасья перечитала еще раз, потом еще… сердце в груди заколотилось, а щеки полыхнули жаром.
– Это твой амант? – поинтересовалась Лизонька. – Я не расскажу, обещаю.
– Спасибо.
Прижав ладони к щекам, Настасья попыталась унять волнение. Да Господи, что же это такое с ней твориться? Это скорее Лизоньке пристало краснеть и смущаться, получая подобные письма… или в обморок падать… или болеть. А Настасья, она же с самого раннего детства отличалась здоровьем и… и с нервами у нее все в порядке было.