Проклятье дома на отшибе. Мистика - стр. 20

– М-да? – Матвей Еремеевич не отрывал глаз от шишковидного нароста. Рука с карандашом замерла в подвешенном состоянии.

– Что за чушь! – вступила в разговор пожилая дама, сдвинув очки на нос. – Скорей всего это какое-то редкое заболевание лимфатической системы.

– М-да? – Рука опустилась, и карандаш застучал быстрее.

Гордей снова пощупал шишку, он щупал её через каждые полминуты, всё больше убеждаясь в том, что шишка растёт. Причём разрасталась она не только наружу, но и внутрь.

– А что скажете вы, Матвей Еремеевич? – Глаза Лидочки заиграли голубой лазурью.

Карандаш на секунду замер.

– Резать. – Карандашная дробь ознаменовала окончательный приговор.

***

– Ох, Гордей, Гордей! – Гликерия утёрла платком глаза. – Что же теперь будет?

– Как будет, так будет.

– Зачем ты сбежал, зачем дохтура не послушал? Вона как тебя разнесло, а только полдня прошло. Страшно мне смотреть на тебя.

– Так и не смотри вовсе, раз страшно.

– Я-то ладно, а как на улице покажешься, ведь шарахаться начнут. Может, и правда, лучше было отрезать её, чтобы дальше не пошло.

– Да отстань ты!

Гордей вышел из комнаты, но задержался в коридоре. Нервное состояние отняло силы. Тошнило, ноги подкашивались. Немного подумав, он отодвинул занавеску и прошёл в нишу. Диван скрипнул под грузным телом. Гордей вытянулся во весь рост и через минуту заснул. Проходя мимо, Гликерия печально посмотрела на широкую спину мужа и, вздохнув, задёрнула занавеску.

В хлопотах пара часов что минута. Приготовив обед, Гликерия на цыпочках вернулась в коридор и заглянула за занавеску. Гордей не спал, он смотрел в потолок и тяжело дышал. Она хотела незаметно уйти, но он позвал:

– Иди сюда.

Она присела на диван рядом с ним.

– Что, Гордей?

– Сон мне снился странный, вроде в яме я, а сверху ворон кричит.

– О божечки!

– Я из ямы вылезти пытаюсь, а земля под ногами чавкает, небо гудит и колокол церковный бьёт.

– Это всё из-за переживаний…

– Подожди, не перебивай. Солнце заходит, а ворон в чёрный силуэт превращается, смотрит на меня, страшно так смотрит, и голос, тихий такой, вкрадчивый, пугающий, говорит мне, что должен я силу принять, иначе… – Гордей замолчал.

– Что же иначе, Гордей?

– Не расслышал я. Церковный звон вдруг оглушил. И я проснулся.

– Так откуда звон? Мы же на отшибе, а церковь вона где, отродясь звон сюда не доходил.

– Не знаю. – Гордей приподнялся, сел. – Но видимо придётся мне силу принять, Глуша. Деваться некуда.

– Какую силу, Гордей?

– Тёмную силу земли этой. Я её пробудил, когда дом начал строить, значит не отвертеться теперь. Я не говорил тебе, уж много раз мне велено было принять её, не хотел я, упорствовал, а она тенью за мной ходила, предупреждения посылала, голосом звала. Обмануть я её пытался, вроде как согласие давал, а сам потом открещивался, вот она мне и мстит. То пальцы вывернет, то под ребро шпынёт, теперь, видишь, совсем изуродовать решила. – Гордей вздохнул.

Гликерия с ужасом смотрела на мужа, не веря и не понимая, о чём он говорит. Решила, что бредит и приложила руку ко лбу. Лоб холодный. Нежно провела рукой по щеке.

– Ой! – Схватила руками его лицо, повернула к себе. – Нету!

– Чего?

– Нету шишака-то! Сам потрогай.

Гордей схватился за подбородок, стал щупать, гладить, пару раз пошлёпал ладонью.

– Вот и ответ.