Проклятая игра - стр. 22

Бронзовая голова оставалась неподвижной и когда она заговорила, слова, затронутые страхом, казалось, исходили изнутри Уайтхеда.

– Я боюсь, Вилли, – проговорил он. – За всю свою жизнь я не боялся так, как сейчас.

Он говорил медленно, без малейшей выразительности, как будто он презирал мелодраматичность своих слов и отказывался возвеличивать их в дальнейшем.

– Все эти годы я жил без страха; я забыл, на что это похоже. Как уродливо это. Как это опустошает твою силу воли. Я всего лишь сижу здесь, день за днем. Заперт в этом месте с сигнализацией, оградами, собаками. Я смотрю на газоны, на деревья...

Он действительносмотрел.

– ...и рано или поздно свет начинает угасать.

Он остановился: длинная, глубокая пауза. Только отдаленное карканье нарушало тишину.

– Я могу вынести ночь – она не слишком приятна, но она недвусмысленна. Но сумерки... Когда свет исчезает, и все становится нереальным, неплотным... Только силуэты, предметы, когда-то обладавшие формами...

Вся зима состояла из таких вечеров: бесцветная изморозь, размывавшая расстояния и убивавшая звуки; недели неясного света, когда колеблющийся рассвет переходит в колеблющиеся сумерки и между ними нет дня. Было и несколько морозных дней, как сегодня; унылые месяцы один за другим.

– Я сижу здесь теперь каждый вечер, – сказал старик. – Это испытание, которое я сам себе устраиваю. Просто сидеть и смотреть, как все исчезает. Не поддаваясьэтому.

Той ощутил всю бездну отчаяния Папы. Он никогда не был таким раньше, даже после смерти Иванджелины.

Снаружи и внутри было уже почти совершенно темно; без света фонарей на лужайках земля была черна, как деготь. Но Уайтхед все еще сидел, глядя в черное окно.

– Все это там, конечно, – сказал он.

– Что?

– Деревья, лужайки. Когда завтра наступит рассвет, они будут ждать.

– Да, конечно.

– Знаешь, когда я был ребенком, я думал, что кто-то приходит и забирает мир на ночь, а потом возвращается и разворачивает все это на следующее утро.

Он поерзал в кресле; его рука потянулось к голове. Невозможно было разглядеть, что он делал.

– То, во что мы верим детьми, никогда не оставляет нас, правда? Оно просто ждет, когда настанет время прикатиться обратно и когда мы начнем верить в него снова и снова. Все тот же старый клочок земли, Билл. Понимаешь? Я имею в виду, мы думаем, что мы двигаемся вперед, мы становимся сильнее, мудрее, но все это время мы по-прежнему стоим на том же клочке земли.

Он вздохнул и повернулся взглянуть на Тоя. Свет из холла струился сквозь дверь, которую Той оставил слегка приоткрытой. В полоске света, даже через всю комнату, было видно, что глаза и щеки Уайтхеда покрыты слезами.

– Ты бы лучше включил свет, Билл, – сказал он.

– Да.

– И приведи Штраусса.

В его голосе не осталось ни следа от его отчаяния. Но Джо был специалистом скрывать свои чувства, и Той знал это. Он мог закрыть глаза, запечатать свой рот, и никакой телепат не смог бы установить, о чем он думает. Эту способность он использовал, чтобы достичь разрушительного эффeктa на заседании совета – никто никогда не знал, куда прыгнет старый лис. По-видимому, он научился этому, играя в карты. Этому и выжиданию.

Они проехали через электрические ворота поместья Уайтхеда, словно в другой мир. Безупречные газоны простирались по обеим сторонам гравийной дорожки; вдалеке справа виднелся лес, исчезающий за линией кипарисов, которые вели к самому дому. День уже подходил к вечеру, когда они приехали, но смягчающийся свет лишь усиливал очарование места, его педантичность и формальность компенсировались поднимающимся туманом, обволакивающим подстриженные грани деревьев и травы.