Прокаженные. История лепрозория - стр. 30

Он думал, что я пришел убить его.

– Вы должны ответить на все мои вопросы, и ответить только правдой, – сказал я ему, – вы отчетливо должны понимать сложившуюся обстановку, пришел я к вам не из праздного любопытства. Мстить не собираюсь, я хочу только выяснить при вашей помощи то, что глубоко интересует меня…

Он смотрел на меня с какой-то тупой, раздражающей злобой.

– С какого момента вы живете с моей женой?

– С того момента, как вы заболели, – она не жена вам.

– Если вы не хотите, чтоб я называл ее женой, – пускай будет так. Меня все же интересует вопрос о сроке вашей связи.

– Этого вам не надо знать.

– С какого времени вы больны? Когда вы заразились?

– Я не знаю, когда я заразился, – я знаю только, что заразился, по-видимому, от вас… От вас, – взвизгнул он.

И вдруг вскочил и забегал по комнате.

– Вас надо гнать отсюда дрекольем, – завопил он, – вы прокаженный, вы знали… У вас такая болезнь, и тем не менее вы продолжали жить со здоровым человеком! Это подлость! Подлость!

Тогда я прекратил свой допрос. Весь мир, окружавший меня вместе с проказой, ушел из моего сознания…

Я видел только… или, вернее, не видел, а чувствовал лицо этого человека с наглыми, лживыми глазами… Так совершаются убийства… Я ушел тихо и спокойно. Меня не заметил никто. Потом я скитался два года, скрываясь от правосудия. А он знал, подлец! Все знал, – задумчиво пробормотал Кравцов и умолк.

– Но ведь тебя, как прокаженного, все равно не судили бы. Ни один прокурор не согласился бы требовать заключения тебя в исправдом.

– Совсем не в этом дело, Протасов…

– Эти деньги ты ей посылаешь?

– Ей…

Наступило молчание.

– Не в деньгах дело. Ведь с ней моя дочь, – снова заговорил Кравцов. – Еще и до сих пор у меня осталось сомнение. Вот уже сколько лет я мучаюсь все над тем же вопросом: я – его, или он – меня? Ах, Протасов, Протасов… как мне тяжело! Как тяжело мне, Протасов!..

Кравцов взялся за голову и медленно отошел к окну. Протасов угрюмо смотрел в пол. Он не знал, что надо сказать, как облегчить эту муку.

Вскоре потрясенный Протасов ушел, а Кравцов так и остался стоять у окна.

Больше Протасову не пришлось повидаться с Кравцовым. Он исчез из лепрозория. Его долго искали. О нем делали запросы, но следы Кравцова потерялись.

После него остались только известные всему лепрозорию картины со странно яркими красками. Остальные исчезли вместе с ним.

Теперь в доме номер восемь, в котором жил Кравцов, стало на одного обитателя меньше. В нем осталось только двое: Сидор Арлюк и Петя Калашников.

Петю привезли сюда полтора года назад. Ему не удалось сдать последние экзамены: разразившаяся болезнь не позволила получить свидетельство об окончании школы и поехать в вуз, о котором мечтал он еще и теперь. Проказа оборвала нить, связывающую его с будущим, – теперь Петя не станет уже студентом, он – прокаженный.

Впрочем, ему иногда казалось, что у него не та страшная болезнь, за которую живых людей лишают всех человеческих прав и ссылают сюда, в глубь пустой, голой степи, отрывая от дома, от матерей, от товарищей, от уроков, от девушек, от будущего. За что? Какая несправедливость! Разве Петя повинен в том, что он болен?

Несколько раз он собирался бежать из лепрозория, и каждый раз его сосед по комнате – Арлюк, словно заранее зная Петины намерения, говорил: