Произвол - стр. 44
«Лес валить – это как? Разве женщины это умеют?» – сомневалась я, разглядывая свои тонкие, нежные руки.
Нас и наши скромные пожитки погрузили в волокуши, прикрепленные тросами к тракторам. Громыхая, прыгая на кочках, ревя двигателями, четыре машины катили по тропам, а мы в волокушах болтались у них позади. Тракторы пробирались по бездорожью туда, к непримиримой лесотундре, прочь от привычной мне жизни. Огни порта Игарки тускнели, а потом и вовсе канули в темноте, забирая вместе с собой глупые надежды на возвращение.
– По краю болота едем, – боязливо шепнула одна из осужденных, заметив, что в свете фар «поджигается» поверхность топи. – Ох, как бы не поскользнулись колеса! Не приведи господь рухнуть в пучину!
Женщины испуганно вскрикнули и кинулись к бортам саней, чтобы тоже взглянуть на болото. Меня, сидящую как раз у края, придавило под их натиском.
– Дура! Хватит каркать, не то и впрямь свалимся, – ощетинилась женщина в полушубке. В добротном таком, теплом полушубке. Не двинувшись со своего нагретого места, она зевнула. – Шофер-то целыми днями туда-сюда мотается. Авось знает, куда машину направить.
– Иисусе! Спаси и сохрани… – не поверив той, что в полушубке, одна из девушек принялась молиться вслух. На ней были поношенная одежда, зато крепкие кожаные сапоги.
В лицо дыхнул студеный северный ветер. Пробивая броню тонкого шерстяного пальто и ботинок без подкладки, присланных Загорским, он пробирался под кожу, к костям и внутренностям. Как бы в подмогу ему, заморосил мелкий, противный дождичек. Я обхватила плечи и согнулась пополам, стараясь унять дрожь. Шерстяные чулки с шарфом не спасали от непогоды. Свитера у меня больше не было, его своровали уголовницы. Прихватили они также большую часть моих денег – три тысячи – и роскошный бюстгальтер из персикового шелка (а потом представали в нем перед красавцем-надзирателем, продававшим им курево). Хорошо хоть, не догадались заглянуть ко мне в кармашек трусов, куда я спрятала оставшиеся две тысячи…
Спустя пару часов и несколько молитв, распетых бесчисленное количество раз хриплым хором обращенных к небу заключенных, тракторы добрались до лесоповалочного лагпункта. И наконец – вот она, впереди. Приветствовала новый этап. Колючая проволока, протянутая в несколько ежистых рядов, огибала всю режимную зону и поблескивала в лучах фонарей. «Труд в СССР – дело чести, дело славы, дело доблести и геройства!» – гордо гласила надпись на табличке, подвешенной над въездной аркой.
Охранники открыли ворота, чтобы впустить тракторы. Истошно залаяли собаки, срываясь с поводков у вооруженных мужчин.
Одноэтажные деревянные дома, узкие тропинки, сонно прогуливавшиеся люди. Колония могла бы сойти за обыкновенную деревушку, если бы не заскучавшие стрелки́ на вышках (попки, как их тут величали) и угрюмые конвоиры, месившие грязь сапогами в ожидании этапа. Проходившая мимо девочка-подросток в шерстяном платке остановилась и, разинув рот, с любопытством вытаращилась на нас.
– Пшла! – будто на дворовую шавку, гаркнул на нее конвойный.
Поджав невидимый хвостик, девочка убежала.
Я наблюдала за происходящим отчужденно, словно меня здесь не было, словно я просто развалилась в мягком кресле перед экраном и смотрела тяжелое кино. Не могла я свыкнуться с тем, что этот грубый, неуютный лагерь будет моим домом. Домом!.. Шутка ли? Подходит ли такое теплое слово столь убогому пристанищу?