Продавцы невозможного - стр. 11

– Нейкисты?

– Угу, – подтвердил Таратута. – Тритоны Сорок Два.

– Как же вы их засекли?

– Etiam capillus unus habet umbram suum[2].

Говоря о нейкистах, или «тритонах Сорок Два», Филя совсем не имел в виду, что его прощупывают именно сподвижники главного террориста планеты. «Тритонами» с недавних пор величали всех, кто использовал придуманную Сорок Два троицу: и правоверных последователей Поэтессы, и тех, кто плевал на Эпоху Цифры с высокой колокольни. Возможно, пророк нейкистов действительно мечтал о справедливом мире, однако пока действия Сорок Два привели лишь к выходу сетевых преступников на качественно новый уровень.

– Надеюсь, вы их не спугнули?

– Ни в коем случае, – подтвердил Таратута.

– Хорошо.

Грязнов вытащил из кармана золотую коробочку и вытряхнул на ладонь белую пилюлю. Сообразительный Филя поднес хозяину стакан воды и, дождавшись, когда Кирилл проглотит лекарство, участливо осведомился:

– Болит?

– У меня всегда болит, – угрюмо ответил Грязнов, возвращая стакан.

– Но в последнее время сильнее?

Кирилл прищурился на помощника.

– Ты защитил докторскую по медицине?

– Я просто вижу, – негромко ответил Таратута, продолжая вертеть в руке стакан. – Я просто все вижу.

Именно Филя ездил в Мутабор за таблетками для Грязнова, а потому он лучше других знал, насколько больше пилюль приходится принимать Кириллу в последнее время. Речь шла не о привыкании – лекарство храмовников не было наркотиком, просто усилились мучающие антиквара головные боли.

– Я успею, – все так же угрюмо произнес Грязнов. То ли Таратуте пообещал, то ли себе. Помолчал, вернул коробочку в карман и спросил: – Ты помнишь, что сегодня вы с Олово…

– Ipso[3]. А почему вы спросили?

– Memoria minuitor, nisi eam exerceas[4].

– Не мой случай.

– Надеюсь.

Кирилл поднялся на ноги.

– Позавтракаешь с нами?

– Так поздно не завтракаю, – улыбнулся Филя. – Надо соблюдать режим.

Они не часто ужинали вместе: Грязнов признавал за Пэт право являться домой в любое время. Совсем редко обедали – днем у каждого были свои дела. А потому совместные завтраки оставались практически единственной для них возможностью встретиться, поговорить или просто посмотреть друг на друга.

– Апельсиновый сок?

– Сегодня – грейпфрутовый.

– Непростая ночь?

– Не особенно.

Она знала, что выглядит отлично: под глазами нет кругов, взгляд ясный, кожа дышит свежестью… Но тем не менее отец понял, что спала Пэт совсем чуть-чуть.

– Тусовалась в клубе.

– Ну и правильно.

Приняв пилюлю, Кирилл повеселел: разгладились морщины на лбу, заблестели глаза, с губ не сходила улыбка. Пэт на его фоне казалась сонной, почти недовольной, однако так только казалось. Для того чтобы поговорить с отцом, Патриция просыпалась гораздо раньше, чем могла бы. Сама просыпалась – Грязнов не просил дочь об этом. Просыпалась, потому что ценила их встречи не меньше, чем Кирилл. Потому что научилась любить.

– Еще сок? – вошедший в столовую Олово взялся за опустевший кувшин.

– Спасибо, не надо.

– Ка-ак ска-ажете.

Кувшин исчез, а в руках Олово возник поднос с дымящимися тарелками – где маленький слуга его прятал, осталось загадкой.

– Овсяна-ая ка-аша. – Тарелка перед Патрицией. – Омлет с помидором и луком. – Тарелка перед Грязновым.

Кланяться Олово не стал, просто исчез, вновь оставив отца с дочерью наедине.