Про Иону (сборник) - стр. 46

Но дело не в этом.

В Остре дома застала только маму. Гиля был на работе.

Я поинтересовалась, где проводит время Мишенька. Оказалось, что Миша, Фима и Блюма ловят на Десне рыбу. Я заострила внимание на том, что Мишеньке не следовало бы находиться вблизи воды, у него какие-то сложные отношения с глубиной. К тому же в компании одной не слишком умной женщины и одного сумасшедшего мужчины. На что мама ответила мне, что Блюма очень даже умная, несмотря на внешность, а Фима мало того, что не опасен, но значительно продвинулся в части возвращения к нормальности. Здоровье его в целом укрепилось. И мама заметила особо, что Блюма надеется забеременеть.

Но главное – рыбалка стала спасением для всех. Во-первых, хорошая пища – рыбаки приносят в дом огромных сомов, лещей и щук; во-вторых, радость от совместной чистки, прямо во дворе; потом на летней кухне готовка с рассказами и воспоминаниями.

Я спросила, о чем эти воспоминания. Мама ответила, что воспоминания носят самый общий характер. Гиля делает обзор своих многочисленных поездок по району – в далеком и недавнем прошлом; рассказывает о войне; о старинной жизни в Остре. Блюма – про Чернигов и книжки, которые читает в огромном количестве. С прошлого года выписали «Роман-газету».

Мишенька в основном слушает. Активно задает вопросы.

Фима всегда молчит. Часто улыбается.

Я рассудила, что опасности нет. В общении мальчика с Фимой присутствуют и положительные черты. Вырабатывается навык терпения, снисходительности к другому, тем более на вид взрослому. Еще тем более что Фима к Мишеньке не расположен как к сыну. Или этот фрагмент закрылся в мозгу на замок, или я не понимаю что. Не важно.

Мама также рассказала, что несколько раз наведывался Мирослав. Долго гулял с Мишенькой. После встреч Миша расстраивался и убегал с утра на улицу, носился с мальчишками. Кушал хорошо.

Когда вечером вернулись все домашние, я не узнала Мишеньку. Загорелый, как эфиоп. Глаза огромные, худой до костей.

Я бросилась его обнимать и целовать, но он меня отстранил рукой и посмотрел на бабушку. Может, чтобы она его защитила.

Миша вспомнил в Остре все еврейские слова и нахватался новых.

Я сделала маме замечание:

– Что ты ему вкладываешь ненужную информацию! Вкладываешь и вкладываешь. И вспоминаете вы все, наверное, про еврейское назначение Остра.

Мама ответила с вызовом:

– Было еврейское. А мы про было и говорим. Специально я не вкладываю ничего. Тут такое место. Куда ни ткни – еврейское и еврейское.

– И где еще такое место, где Мишенька все это теперь применит? Его ж затравят. Лучше бы в кружок по шашкам ходил.

– У нас по шашкам нет. Только по шахматам. Он с Фимой в Чапаева режется. А если серьезно захочет – сам с собой шашки переставляет.

Перед моим отъездом устроили торжественный обед. За столом собрались Гиля, мама, Мишенька, Блюма и Фима.

Фима посидел минутку и ушел в свою каморку – клеить коробочки.

Мы беседовали на разные темы. Вдруг Гиля, который выпил рюмочку, провозгласил следующий тост: еврейский лехаим.[1]

И проиллюстрировал этот тост рассказом:

– Я в свою бытность партизаном на Великой Отечественной войне явился участником такого происшествия. Никогда не рассказывал во всеуслышание, а сейчас хочу. Мишенька знает. Он в курсе. Да, Мишка? – и подмигнул. – Зимой 1943 года под городом Ровно мы взрывали мост на одной из боевых операций. Одного из наших хлопцев ранило. И еще как. Оторвало руки-ноги, глаз тоже не стало. Семен его звали, как сейчас помню и никогда не забуду. Я лично в тот момент был с ним рядом. Меня только слегка прибило. Он находился в себе. Я его спросил, может, по-товарищески, застрелить его, безрукого, безногого, слепого. Я ж от чистого сердца думал, что ему дальше не жизнь. Но он сказал, что не надо. Мы с товарищами несли его до лагеря на кожухе, и кожух весь стал мокрый от крови Семена. Мы отправили нашего боевого товарища на Большую землю. Его дальнейшую судьбу не знаю. Часто размышляю: почему он не принял смерть от родного друга, а предпочел на тот момент жизнь в таком разрозненном состоянии? Больше всего меня мучает: вдруг Сема не поверил мне, что у него нет ни рук, ни ног, ни глаз.