Про Иону (сборник) - стр. 39

Мирослав молчит.

– Сейчас придет из школы наш сын, и я намерена услышать от тебя ответ до его прихода.

Мирослав сказал:

– Все, что я могу объяснить, ты не поймешь. Не потому, что ты глупая. Ты умная. Даже очень. Не потому, что я тебя не люблю. Я тебя сильно люблю. Но ты не поймешь мое отношение к Светлане. Я сразу почувствовал, что она мне родная. Как сестра. И мама полюбила ее как дочь. Речь идет о родственном чувстве. Я ее не вижу как женщину.

Я ее вижу как сестру. Она кормит маму с ложечки. Она горшки за ней выносит. Хоть мы ей деньги не за это платим. Она простая, как правда. Это не мое соображение, это я почерпнул из книги. Ты же ошибочно подозреваешь в наших со Светой отношениях измену. Любовь живет только самостоятельно, без учета обстоятельств. А я весь кругом в обстоятельствах. Не обращать на них внимания не могу.

Я слушала и не верила. Мирослав обычно предпочитал молчать. Каждое слово в отдельности ясно. А вместе – не понимаю.

– Ты мне одним словом скажи: у нас с тобой – семья?

– Семья.

– Мишенька твой сын?

– Мой.

– Мне тебе девочку рожать?

– Рожать.

Я кивнула головой в знак утверждения и приступила к приготовлению обеда.

«Она – родная. А я – с другой планеты». Тогда я словесно оформила мысль не так, но через много лет – после полета человечества в космическое пространство – я вполне осознала, что хотел сказать мой муж.

Больше мы к вопросу Светланы Денисенко не возвращались. К Ольге Николаевне я ходить перестала. Деньги за Светланину работу передавала Мирославу в конверте с крупно написанной суммой. Цифры нарочно подчеркивала два раза жирными линиями. Вот она, цена призрачного счастья. При этом здоровьем Ольги Николаевны я по-прежнему живо интересовалась, каждый раз спрашивала подробно.

Вскоре случилось отрадное событие – нам поставили телефон. Хоть звонить мне было некому, я частенько поднимала трубку и говорила что в голову взбредет, не обращала внимания на пронзительный гудок внутри трубки. Я могла набрать любой номер не до последней цифры и говорить в тишину. Но мне нравилось, что я не притворяюсь, как будто говорю на самом деле. Потому что никогда не приукрашиваю действительность.

Но дело не в этом.

Я возглавила родительский комитет. Принимала большое участие в жизни Мишенькиной школы и, в частности, его класса. Ходила по семьям отстающих учеников с разъяснениями и замечаниями, анализировала обстановку, советовала, как поставить домашнюю работу с детьми, чтобы они лучше успевали. Тем более что теперь девочки и мальчики учатся вместе.

Людмила Петровна хвалила Мишеньку, который во всем первый: и в учебе, и в общественной деятельности.

Случались и неприятные моменты. Однажды он пришел из школы и прямо спросил меня:

– Мама, ты жидовка?

– Во-первых, не жидовка, а еврейка. Во-вторых, стань ровно и не сутулься, когда говоришь. А в-третьих, кто тебе сказал такую глупость, которая не имеет ровно никакого смысла у нормальных умных людей?

– Мне Сашка Сидляревский сказал, что ты жидовка и потому суешь во все углы свой длинный нос. Ты к нему домой приходила и скандалила с его мамой. А она не виновата. А ты ее мучила своими жидовскими поучениями.

И ты Абрамовна. Мне Сашка сказал, что ты будешь отпираться насчет того, что жидовка. Так чтоб я тебе сказал – Абгамовна, и ты ничего мне не докажешь.