Призраки Калки - стр. 21
Тишина и покой.
Плеск рыбы на реке.
Коровьи рожки.
Шёл Трофим через берёзовый околок, шёл – и сердце радовалось: дома.
Он знал, что Евпатий с утра вызван пред княжеские очи и непременно проедет через Серебряные ворота, хотя, может статься, и через Подольские. Но тут уж как повезёт.
Завидев впереди полтора десятка всадников, ускорил шаг, спеша к воротам.
«Не ошибся, через Серебряные ворота поехал друже», – радостно думал Трофим.
Евпатий и Лев Гаврилович ехали впереди. Следом за ними, оба на вороных жеребцах с богатой сбруей – Вадим Данилович Кофа и очень похожий на него, но более пожилой боярин, в собольей шапке и тёмно-синем кафтане, расшитом золотыми нитями, рязанский воевода Данила Данилович Кофа – родной брат.
Трофим успел вовремя, стал сбоку, снял шапку и низко поклонился.
– Батюшка! – вскричал Евпатий. – Это же Трофим! Как и есть Трофим! А я слышал, сгинул ты в половецком плену…
Соскочил с коня и подбежал.
– Друже! Трофиме! Неужли и вправду вживе?
– Евпатий, я слышал, что и ты оказался вживе, – отвечал Трофим, – и говорят, самым чудесным образом.
Оба рассмеялись.
Трофим поразился, как возмужал его десятник, как заматерел, раздался в плечах.
«Могутной», – только успел подумать, как оказался в медвежьих объятиях.
– Евпатий, – просипел, стиснутый. – Удавишь ведь… Руки аки клещи кузнецкие.
– Хлипок ты стал, Трофим, – услышал в ответ.
– Нет, Евпатий, я ещё силён, просто ты стал зело изряден мощью.
– Друже, чую, разговоров у князя будет множество, посему заутре жду у батюшки, – торопливо сказал Евпатий. – Приходи в Межградье, недалече от Подольских ворот, спросишь у дружинников Льва Гаврилыча.
– А что это там?
– Там тебе и скажут, и обскажут. Ко Льву Гаврилычу, токмо и говори.
– А всё же?..
– Тайная княжеская служба.
Трофим едва не задохнулся от волнения: ничего себе!
– Меня туда пропустят? – спросил совсем глупо.
– А то как же, друже! Батюшка говорил о тебе с князем намедни.
Евпатий сел на коня и немного осадил его. Горяч конь у десятника.
Трофим хотел шуткануть беспечно, но вовремя прикусил язык на всякий случай. Теперь стало понятно, почему дружинники так смирели перед взором Вадима Даниловича Кофы, почему он в княжеские покои входил, как в свой собственный терем. А ведь он не самый главный, главнее его Лев Гаврилович Коловрат, вот ведь в чём дело.
Отряд подъехал вплотную к воротам.
Стражи, завидев Евпатия, так усердно застучали древками копий и так широко улыбались, что Вадиму Даниловичу пришлось сделать строгое лицо и даже пригрозить кулаком.
Смолчали и построжели для вида.
Зеваки, собравшиеся у ворот, рыбари да рядовичи, гости в возках, жаждущие княжеской милости, глядели на Трофима с почтением, и он стал зело доволен.
Доволен, но немного встревожен.
«Тайная княжеская служба? Вот это да, – думал он. – А я с какого боку? Что я могу? Моё дело на коне скакать да врага разить мечом. Ну, застава сторожевая тоже по мне. Но не более того. Я чай, заутре мне всё дотошно растолкуют».
Пока Трофим соображал, из детинца вышел княжеский бирич и объявил всем собравшимся:
– Нынче рязанский князь Ингварь Игоревич недужен и принимать никого не станет. Весь день.
Все нехотя стали расходиться и разъезжаться.
И Трофим пошёл к своей избе.
«Земля чужая – урон наш»
Год битвы при Калке, как ни странно, более всего заставил задуматься северо-восточных князей: владимирского и рязанского. Особенно рязанского. Почему так? После гибели Александра Леонтьевича Поповича тайными делами ведал воевода Еремей Глебович, и, не в обиду ему будет сказано, ведал неважнецки. В зловещем отражении реки Калки не чуял он никакой беды, веруя в несокрушимую силу владимиро-суздальского войска.