Призрак нации. Русский этнос в постсовременности - стр. 25

Народ в формировании законов никогда участия не принимал, и потому в народном (национальном) русском сознании закон всегда рассматривался как нечто чуждое, необходимое не людям, а исключительно власти. Этим, по крайней мере отчасти, можно объяснить и высокий уровень коррупции, исторически свойственный России: законов, спущенных сверху, русский человек в принципе не понимал и пытался их обойти всеми доступными способами. Этим же объясняется, вероятно, и специфика нашего национального правового сознания: «суровость российских законов компенсируется их неисполнением»[12].

Интересно, что даже в предельно формализованную, бюрократическую эпоху «застойного социализма» советские люди категорически избегали обращения в суд, пытаясь решать бытовые коллизии путем частных переговоров. Да и как можно верить в законы, которые сурово карают за взятые с колхозного поля «три колоска», не менее сурово, вплоть до тюремного заключения, за опоздание на работу или за то, что человек не стоит у металлорежущего станка, а пишет стихи, что продемонстрировала судьба Иосифа Бродского.

Историческая дилемма здесь предельно ясна «Либо власть обретает свою легитимность в законе, либо закон онтологизируется властью. История Запада – история борьбы права с иерархией, которая завершается победой права… Однако византийская (читай: российская. – А. С.) законность никогда не перерастает в Право с большой буквы. Она подчинена задачам и велениям Власти».

Разница метафизических качеств России и Запада, исторических форм национального правового сознания породила и разницу этических операторов, регулирующих создаваемые ими социально-мировоззренческие пространства В Европе, где благодаря дистанции светских и духовных властей был развит феодализм, суть которого – в определенной автономии феодала и от светского, и от духовного сюзерена, таким оператором стала честь. В России, где феодализм был редуцирован тиранической государственной властью, таким оператором стала совесть.

Отличие этих понятий весьма существенное. Честь защищает независимость личности, ее суверенность вместе со всем, что данной личности принадлежит, в частности отсюда и вырастает неприкосновенность частной собственности. Совесть, напротив, выходит за пределы отдельной личности и акцентирует ее принадлежность не только себе, но и другим.

Иными словами, честь защищает свое, а совесть – чужое. Честь выделяет социальное положение человека, совесть – его божественный статус. Честь защищается сначала законной силой, а потом – силой закона. Совесть – принадлежностью человека к тому, над чем земные законы не властны.

Совесть можно также определить как реакцию человека на несправедливость, пусть даже эта несправедливость закреплена государственными установлениями. Носителем совести стала в России интеллигенция, которая сыграла в истории нашей страны чрезвычайно важную роль.

Подчеркнем, поскольку это принципиальный момент, отличие интеллигенции, страты, специфической именно для России, от страты интеллектуалов, более характерной для Запада. У обеих страт много общего – это прежде всего образованность и креативность. Однако для интеллигенции обязательно наличие еще одного качества, которое для нее является фундаментальным и которое можно определить как этос – этическое самоопределение. На бытовом языке это называется порядочностью. Интеллигент не совершает этически некрасивых поступков, даже если эти поступки законом разрешены. Интеллигент не может молчать, если на его глазах совершается явная несправедливость. Причем данное качество, несомненно, доминирует над другими. Именно оно конфигурирует структуру поведения и высказываний. Очень точное определение дал в свое время профессор М. С. Каган: «Интеллигент – это образованный человек с больной совестью». Круг, таким образом, замыкается. Не гнозис, а этос, не знание, а мораль, не формальное соблюдение правил, а – справедливость.