Признания новобрачного - стр. 10
– Но чей он? – спросил Доминик.
– Понятия не имею. – Гриффин знаком предложил Мэдлин подойти ближе, чтобы Доминик мог лучше рассмотреть малыша.
Когда она остановилась между ними, осторожно покачивая спящего мальчика, у Гриффина неожиданно защемило сердце. Ощущение было новым, необычным, и мужчина недовольно нахмурился.
Он давно отказался от нежных эмоций, усвоив, что от них бывает только вред. Насколько ему известно, симпатия – худшая из эмоций. Она напоминала о жалости. Преданность – вот что он понимал, ценил и всячески старался поддерживать в своих людях. Он заботился о них, был внимателен к их нуждам. Но ему не нужно было чувствовать к ним привязанность. Требовалось лишь понимать их, обеспечивать всем необходимым и требовать от них преданности. Эта философия служила верой и правдой уже много лет, и он не собирался ничего менять.
Однако этот брошенный малыш что-то изменил в душе Гриффина, напомнил о вещах, о которых он уже давно забыл. О которых лучше и не вспоминать.
– У него есть имя? – тихо спросил Доминик, отогнув уголок одеяла, чтобы рассмотреть личико спящего крошки. Мэдлин тоже опустила глаза, и ее губы изогнулись в нежной улыбке. Ее глаза светились любовью, и впервые это чувство не имело ничего общего с присутствием сэра Доминика.
– Стивен, – буркнул Гриффин, чувствуя себя совершенно не в своей тарелке.
Сэр Доминик поднял взгляд и очень удивился, заметив беспокойство Гриффина. Нет, парень явно не имел ничего общего с младенцем.
– А фамилия у этого Стивена есть?
Гриффин уставился на Доминика в упор.
– Неужели ты считаешь, что я бы так настойчиво требовал твоего августейшего присутствия, если бы знал его фамилию? Ты так и не понял, что все, связанное с этим ребенком, окружено тайной?
Доминик несколько мгновений молча смотрел на него, потом повернулся к Мэдлин и мило улыбнулся.
– Миссис Ривз, окажите любезность, принесите мне кофе. Похоже, на решение этой загадки потребуется какое-то время, а кофе хорошо активизирует мыслительный процесс.
Гриффин нахмурился. Он впервые заметил, что Доминик выглядит очень усталым: черты лица заострились, глаза казались ввалившимися. Гриффин не мог не задаться вопросом, что его беспокоит. Раньше этот человек не выказывал слабости ни при каких обстоятельствах.
Мэдлин кивнула.
– Конечно. Унести ребенка?
– Вы можете оставить его со мной. – Доминик протянул руки и осторожно взял у нее малыша.
– Никогда не замечал у тебя интереса к младенцам, – отметил Гриффин.
Доминик сел и откинулся на спинку кресла, стараясь не потревожить ребенка.
– Ты многого обо мне не знаешь, мой мальчик.
– Не сомневаюсь, но сегодня я бы предпочел не узнавать ничего нового. У меня достаточно проблем и без очередной главы из жизни Доминика Хантера, тайного агента короны.
Доминик слабо усмехнулся и немного расслабился. От сильного порывистого ветра за окном дребезжали оконные стекла, и тусклый свет январского дня почти не проникал в комнату. Но мрачный холодный день остался за окном, а в комнате было тепло – в камине весело плясали языки пламени, и светло – свечи в хрустальных канделябрах заливали ее мягким светом.
Проведя детство в неприветливом доме йоркширского викария, а потом с трудом выжив на улицах Лондона, Гриффин высоко ценил свет и тепло. И это пристрастие хозяина чувствовалось в каждой комнате его дома. Здесь не было холодных синих и зеленых оттенков. Стены были покрашены в теплые желтые и красные тона, лепнина светилась позолотой, на окнах висели тяжелые шторы с золотыми кистями. Хозяин окружил себя красотой и комфортом. Тонкое изящество мебели шератон соседствовало с витиеватостью чиппендейла и элегантностью обитых разноцветным шелком кушеток. Ему доставляло огромное удовольствие экзотическое, пожалуй, даже бунтарское смешение стилей и форм.