Привычка ненавидеть - стр. 24

Это не поддается контролю. Мне противна даже мысль о ней в моем доме. К горлу подступает ком, давит желудок, легкие рвет в клочья – иначе почему я так часто дышу? Мне до вывернутых наизнанку ребер неприятно видеть ее на фоне родных стен, слышать, как в гуле знакомых голосов тонет ее голос. Омерзительно даже просто чувствовать ее рядом, в каких-то жалких нескольких метрах от меня.

Она отравляет все. После нее ночной воздух, влажный из-за близости озера, кажется чистым ядом. Он уже проникает в тело: кожу жжет, воздуха не хватает, уплывает сознание. Я всей душой ненавижу то, что происходит: как она смеется после очередного попадания, запрокинув голову назад и демонстрируя длинную шею, как, проиграв партию, заливает в себя пиво и бьет пять Остроумову. С ним у нас будет отдельный разговор.

В ней течет та же кровь, что и в ее отце. Это мерзко. Зато парни вокруг похотливо облизываются на ее плоский живот и голый пупок, которым она светит, завязав широкую майку узлом на груди. А я вижу лишь мелкие шрамы на ее боку, будто от ожогов, которые уходят под резинку пижамных штанов. Я ничего не знаю про них, но хорошо помню ее жалкие попытки играть с парнями в футбол.

Сколько ей было? Десять? Это был первый и последний раз, когда я допустил девчонку к нам. Она пропахала коленями газон и в слезах убежала за мячом в кусты, где напоролась на стекло. Пришлось на руках тащить ее, вопящую, домой и слушать причитания ее папаши. Еще тогда нужно было сгноить его: мир стал бы чуточку лучше. С мамой все было бы хорошо.

Я чувствую на языке фантомную горечь и резко выдыхаю через нос, будто получив под дых, когда она распускает свою гриву, а следом улыбается в тридцать два. Я никогда не видел ее широкой улыбки.

– Три-три! – орет кто-то из толпы.

– Слушай, Бес, – толкает в бок и, прикалываясь, пытает меня Мирон, – ты очень хочешь с ней пососаться? А то, может, мы тут напрасно надрываемся? Девчонка молодцом идет.

Он понимает мой ответ без слов. А я понимаю, что она всех очаровывает, блин. Она слишком живая, чтобы ее игнорировать. И куда делась та фанатичная ненависть, если каждый здесь с удовольствием бы нагнул ее над этим столом?

– Ты тоже вместо головы думаешь членом? – срываюсь я на Дэна, который пьет очередной стакан после меткого попадания Ланской. У него в прямом смысле текут на нее слюни. Полный атас. Пора прощаться. – Кончайте ее, – говорю Мирону и получаю короткий кивок.

Илья волком воет, заводя парней, те бушуют и орут, болея уже хрен пойми за кого. Савва явно не поддается Книжнику, и я просто не секу, в чем соль. Но Мир по команде лупит один стакан за другим. Он король вечеринок, у девчонки не было шансов.

Я вижу, как меняется у той лицо, когда осознание накатывает на нее. Кажется, она в один миг трезвеет, отдергивает пальцы от полного стакана, будто обожглась. Я вот одного не пойму: она правда не дружит с головой? Впереться в дом, полный мужиков. А если бы ее тут по кругу пустили? Или Салага все же говорил правду?

– У-у-у! – тянут волки.

– Детка, жги! – кивает Остроумов.

– Карточный долг – дело чести, – как клоун, поклонившись ей, громко заявляет Мирон.

Ланская стоит на месте, не шевелится и, кажется, не дышит. Зрачки сожрали радужку. От страха или от предвкушения? Может, ей сразу предложить член?