Присягнувшая Черепу - стр. 44
– Если собираешься меня резать, – проговорил он, многозначительно поглядывая на мое бедро, – вытаскивай нож, поцелуй его Кент. Будь у меня время, я бы еще сидел там и слушал Антрима, а не твою трескотню.
Он ткнул пальцем через мое плечо на сторожившие дверь храма безликие изваяния.
От обиды вспыхнули щеки. Незнакомое ощущение.
– Ну? – Мужчина развел руки, приглашая меня ударить.
Только сейчас на него стали обращать внимание многочисленные прохожие: замечали подсохшую на лице кровь, прослеживали взгляд единственного глаза, натыкались на меня и смущенно спешили прочь, оставляя нас в неподвижности двух валунов посреди течения.
– Я вышла за тобой, – заговорила я, понизив голос.
– Мне не до того, – тряхнул он головой. – Меня ждет бой. Если намерена мне помешать, берись за дело.
Страха в нем не было. Скорее была скука. Во мне же к раздражению примешалось любопытство. И захотелось показать ему себя, показать, на что я способна. Захотелось, чтобы этот красивый зеленый глаз округлился от удивления.
В свои девятнадцать лет я привыкла чувствовать себя сильнее, сметливее, быстрее всех за пределами Рашшамбара. Старшие жрецы и жрицы Ананшаэля, конечно, могли бы разобрать меня по косточкам, но за стенами нашего города из белого песчаника я привыкла встречать неповоротливых, как скотина, людей. Бахвалящиеся в портовых тавернах силачи, охранники купеческих караванов с переломанными носами, задиристые пьяницы и рослые неуклюжие телохранители богачей казались мне слабыми неумехами. Я их не замечала. Всех идущих путями бога смерти подстерегает эта опасность. Если разобрать кого-то на части – как сделать вдох, легко поверить, что ты выше этого кого-то.
Ананшаэль не терпит подобной заносчивости. Она противна всему, что ему дорого. В тесной могиле нет места гордыне. Последняя истина неизбежного конца стирает все различия между слабыми и сильными, великими и малыми, между вооруженной ножом и гордыней жрицей и согнувшимся под тяжестью груза уличным носильщиком. В прежние времена бог виделся мне огромным, как небеса, мстителем, сжимающим оружие в сотне грозных рук. Теперь он представляется мне стариком, терпеливым и неспешным. Он зачерпывает ладонью влажную весеннюю землю, подносит ее к свету, показывая нам, и снова и снова с бесконечным терпением твердит одни и те же слова: «Вот это – вы. Вот это – вы. Вот это – вы», пока мы не поймем.
Тогда я еще не понимала – не вполне, не до конца. Презрение воинственного красавца меня обожгло. В смятении оскорбленной гордости и гнева мне нельзя было его убить, но и отпустить так просто я не могла.
– Что за бой? – спросила я.
– Хитрюга ты, Пирр, – добродушно упрекнула меня Эла, удивленно покачивая головой. – Сколько живешь в Рашшамбаре, все страдала и ныла по любви, а между тем прятала под юбкой такой восхитительный роман!
– Я не прятала…
– Как же не прятала? Ты с ним обращалась как с нефритовым стеблем из тех, что мы видели в Моире: когда воображала, что мы с Коссалом не видим, пускала над ним слюни, а потом припрятывала в мешок и день напролет разыгрывала из себя каменное сердце, не знающее и не приемлющее любви.
– Ты это о чем? – уставилась я на нее.
– Только не говори, что не видала тех жезлов. Их продавала на утреннем рынке женщина в платке с ножами. С мое запястье! – Она обхватила свою руку пальцами и вдруг хитро прищурилась. – Ты ведь такой купила?