Присвоенная Дьяволом - стр. 25
Скула точеная, выпуклая, резкая, как художником нарисована. Веки опустил, и ресницы тень на щеки бросают. Когда-то я читала, что у азиатов ресниц и нет вовсе. Но это оказалось ложью…или у него особенность. Потому что ресницы длинные и мягкие, чуть загнуты кверху.
– Боль – это жизнь, девочка. Если больно, значит, не сдохла еще. Боли радоваться надо. Встречать ее с улыбкой. Мертвым не больно. А с живыми боль с рождения живет. И рождаются, и умирают в муках. Но пока болит – ты жив.
– Зачем делать больно, если можно осторожно, если можно от нее избавить.
От мази кожа жирно блестит, и слой ложится белой полосой, скрывая ожоги под собой. Спина у него очень сильная, широкая с бугрящимися под смуглой кожей мышцами, они так и перекатываются под моими ладонями. И…мне удивительно нравится к нему прикасаться.
– Зачем врага от боли избавлять? Или ты странная, Хайртай? О чем ты вообще думаешь?
– Вы меня закрыли от стрел и огня. Я знаю. Это из-за меня раны…
Резко на ноги вскочил и выбил мазь у меня из рук.
В глазах как будто языки пламени дергаются, и брови ровные, иссиня-черные на переносице сошлись.
– Давай, пошла к остальным. Много разговариваешь. Забыла, зачем ты здесь? Ты годна только для того, чтобы ноги перед Намсыром раздвинуть. Больше ни для чего не нужна. Бесполезная. И язык твой бесполезный.
У него легкий акцент, и предложения он выстраивает по-своему, немного неправильно, а меня это начинает завораживать. А я на его голый торс смотрю, и дышать становится нечем, кожа лоснится от бликов разведенного невдалеке костра, мощное тело, напряженное, жилистое. Каждая мышца рельефно прорисована, на груди все те же иероглифы и какой-то орнамент там, где ребра. Он дышит, а его живот плоский то поднимается, то опадает с тонкой полоской волос, убегающей за пояс узких теплых штанов. Подняла взгляд на его лицо, и щеки полыхают от того, что осмелилась нагло рассматривать.
С глазами Дьявола встретилась, и в горле пересохло с такой силой, что я даже сглотнуть не смогла. На меня еще никогда так не смотрели, мне показалось, что от этого взгляда я сама плавлюсь изнутри, горю. Голод в глазах его первобытный, мужской или плотоядный – я так и не поняла, но от этих завораживающих змеиных глаз все тело задрожало, и волны невозможного удовольствия по нему растекаются, и соски снова сжимаются в тугие узлы, и хочется, чтоб снова их трогал… как там в воде. И не только соски…чтобы снова меня пальцами, как тогда. Глубоко. Божееее! О чем я думаю. С ума сошла! Он же…палач, он же выкрал меня и везет на верную смерть. Я ненавидеть его должна.
– Буга! – рявкнул так, что воздух задрожал и уши заболели. – Надень на нее платок, и лицо пусть закроет! Почему, в отличие от остальных, патлами своими трясет? Куда смотришь?
Буга как из-под земли появился, то на меня смотрит, то на хозяина своего.
– Платок потеряла, когда там…по мосту скакали, и шарф обгорел.
– Накидку ей найди самую грязную и засаленную, волосы сажей обмажь. Пусть их спрячет и лицо капюшоном закроет. С Таиром в конце отряда поедет. Что у других с лицами? Все закрыты?
– Я не проверял, Дьявол. Но могу проверить.
– Проверь. Как к границе приблизимся, чтоб все закрыты были. Так, чтоб и глаза не видно. Как по мне – мешки на них понадевай. Повозки нет с нами. Одноглазый ошалеет, черт наглый, и начнет требовать, кого не положено. Ты его знаешь!