Принцесса викингов - стр. 42
Они сидели в пропахшем навозом и прелым тростником помещении старой башни, где среди горящих плошек на столе была разложена нехитрая снедь.
Ролло ответил не сразу. Отодвинув блюдо с жареной рыбой, он вытер губы тыльной стороной руки.
– Закон есть закон. Обоих обвинили в краже и повесили. А чтобы впредь никому неповадно было шутить подобным образом, поселяне, признавшие женщину более виноватой, повесили её особым образом – голой и за ноги.
– Но ведь это же была не настоящая кража! – возмутилась Эмма. – Нет, Салический закон франков куда более милосерден.
Ролло сделал из кувшина добрый глоток и мрачно воззрился на девушку.
– Милосердие – это семя, которое надлежит бросать в уже подготовленную почву. Иначе его чахлый побег вскорости будет заглушен бурьяном беззакония и подлости.
Однако Эмма все не могла успокоиться, и тогда Ролло обратился к Бернарду:
– Завтра по пути в Руан мы свернем в лес Марре и покажем ей, что мои законы дают добрые всходы.
И Эмма действительно была поражена, когда на другой день у развилки дорог на суку старого дуба увидела два тяжелых золотых браслета, поблескивавших на солнце среди яркой весенней зелени.
– Они висят так уже скоро год, – облокотившись о луку седла, сказал Ролло. – И никто не осмеливается снять их из опасения прослыть вором – тем, кого рано или поздно настигнет клич, «аро!»
Поистине воля и разум её тюремщика вызывали восхищение. Тюремщика? Она забывала об этом. Ни с кем и никогда она не чувствовала себя столь свободной, как рядом с Ролло.
После отлучек, длившихся порой более недели, они возвращались в Руан. У конунга всякий раз накапливались дела в столице. Эмма же, как и всегда, уединялась на острове во дворце епископа, и вдруг замечала, что ее охватывает тоска.
Атли замечал ее состояние.
– Сдается мне, что только с моим братом ты бываешь по настоящему веселой.
Эмма отмалчивалась. Она не была слепа и видела, что Атли не нравятся ее отлучки с его старшим братом. И если он до сих пор не донимал ее упреками, то только потому, что полностью доверял Ролло.
Но была еще Снэфрид. Франкон и подруга Сезинанда уже намекали Эмме, что та все чаще интересуется, куда ездит ее муж с невестой Атли. Причем Сезинанда добавляла, что Эмме не стоит злить Снэфрид, ведь недаром многие норманны считают, что она ведьма.
Эмме стоило задуматься над этим. Но она была так счастлива, так беспечна. И только однажды девушка осмелилась спросить у самого Ролло:
– Ты много мне открыл о том, что происходит в Нормандии. Но в то же время люди мне говорили, что эти дела не больно интересуют твою королеву?
Лицо Ролло стало непроницаемым.
– Зачем ей все это? Она – моя женщина, и этого совершенно достаточно.
Несмотря на холодность его тона, Эмма рискнула продолжать:
– Но я повсюду вижу, что ваши женщины принимают живейшее участие в делах мужей. Куда большее, чем это принято у франков с их супругами. Снэфрид же, похоже, ни до чего нет дела.
– Так и должно быть. Что толку, если женщина начнет докучать советами и просьбами?
– Но Снэфрид ведь не простая наложница викинга. Ты сделал её королевой, а это значит…
– Да хранят нас боги от вмешательства женщин в дела правления! И разве ты, Эмма, не знакома с вашими хрониками и не помнишь, что творилось во Франкии, когда в деяния мужей вмешались две юбки – Брунгильда и Фредегунда?