Приказано выжить. Первый курс - стр. 2
В такой жесткой уставной жизни мы приближались к заветной сентябрьской присяге, которая сулила нам долгожданное увольнение…
II
Присяга, помимо бонуса в виде увольнения, предполагала еще небольшой строевой марш «коробочкой». Взводные офицеры усердствовали перед руководством батальона и училища, проводя многочисленные и искрометные тренировки на плацу.
Наш взводный, старший лейтенант Литвиненко, высокого роста, с орлиным клювом, необычно худой, разговаривая с курсантом, он закладывал руки за спину, качался на каблуках и без всяких эмоций плевался словами сверху вниз. Мне казалось, что его короткие предложения всегда носили пренебрежительный характер. За это мы ему дали нелицеприятную кличку «Клюв».
Будучи высоким нескладным юношей, я особенно страдал на строевых занятиях. Крики взводного, похожие на карканье вороны, «Петрушко, выше ногу!», «Спину ровно!», запомнились на всю жизнь. Обливаясь потом, высоко подняв голову, я «тянул ногу», громко стуча по асфальту тяжелыми сапогами.
– У меня от строевой постоянно мозоли, – говорит курсант Басурин, рассматривая свои покрасневшие пальцы ног. – Как на парад готовимся, сил уже нет!
Но в санчасть никто с мозолями не шел, все хотели уйти в увольнение.
Неожиданная августовская жара нагревала асфальт до состояния раскаленной плиты, скручивала в трубочки листву, сушила горло и губы. Горячая пыль оседала на обмундировании и на лицах. После недели тренировок каждый шаг отдавался болью в ногах и голове. Казалось, что мы испытывали кислородное голодание. Почти все свободное время мы учили текст присяги и готовы были его рассказать при пробуждении ночью.
Присяга неизбежно приближалась. Со всей еще не распавшейся Родины начали подтягиваться родственники. Поразила мать Максимчука – женщина в возрасте, в сером платке и больших ботинках. Совсем небольшая, а привезла два мешка еды: сгущенка, колбаса домашняя, большой плиточный шоколад, ну и, конечно же, сало. Родители Кунгурова привезли апельсинов, восточных сладостей и настоящего шашлыка. Попытка передать в казарму вина была строго пресечена сержантами. Точнее, она и не состоялась, так как Кунгуров Валера отпрыгнул от предложенного родителями яркого бутыля, как антилопа от аллигатора.
– Нам этого нельзя, Устав запрещает! – испуганно шипел Валера на ухо отцу. Сержанты, сидевшие на КПП со своими родственниками, видевшие эту картину, громко смеялись.
В спальном помещении запахло, как в придорожной кафешке. За месяцы поступления и курса молодого бойца мы отвыкли от нормальной еды. Ели некрасиво и много, делая жесткие миксы: жареную курицу заедали конфетами, а сало запивали сгущенкой.
Почти у всех началась диарея – сортирные очки постоянно заняты. Незамысловатая канализация начала давать сбои: в туалете стояла вонь, как на свиноферме. Дневальные вешались, сержанты матерились. Но, выйдя из туалета, мы опять ели и … срали.
Наконец-то наступил день присяги. Солнце было огромно, точно взобралось выше, чтобы получше рассмотреть собравшихся на плацу. Мы были похожи на измученных тушканчиков, но предвкушали увольнение, веселились и делились планами. Торжественное принятие присяги, несмотря на все тяжести и лишения, придавало происходящему глубокое чувство патриотизма. Родители плакали, курсовые стояли с каменными лицами, начальник училища, как Брежнев, наблюдал за происходящим с трибуны в окружении почетных гостей. Мы же, выучив присягу на зубок, к своему стыду запинались и глотали слова от напряжения и волнения.