Приходи ко мне вчера - стр. 30
Красивые, ровные буквы заполняли строку за строкой. У Андрея был хороший почерк. Каллиграфический, но достаточно твердый. Будущая профессия обязывала, да и самому нравилось.
Меня зовут Андрей Ратманский, мне 21 год, и я хотел бы написать о себе правду.
Я люблю мою семью, благодарен родителям за то, что они сделали и делают для меня и сестры. Чувствуя на себе бремя ответственности за настоящее и будущее моих близких и бизнеса, которым владеет мой отец, я не могу позволить себе быть тем, кто я есть. Потому что я — наследник Холдинга!
Андрей отложил паркер с золотым пером, еще раз перечел написанное и вырвал страницу из тетради. Нет, даже для самого себя писать про это нельзя. Найдут… Хоть в ноуте, хоть на бумаге. И вообще, это предательство — писать такие вещи. Отец ведь хочет добра. И тотальный контроль — это для безопасности. Потому что любит и стремится защитить.
Скомканный листок полетел в приоткрытый ящик компьютерного стола.
Никто ничего не должен знать о душевных метаниях Ратманского-младшего. Он окончит престижный ВУЗ, получит красный диплом, а дальше — работа в головной фирме под руководством отца. Со временем и само руководство. Рано или поздно это произойдет. Сценарий жизни расписан на годы вперед. И ничто не должно бросать тень на репутацию будущего владельца холдинга. Расклад примерно тот же, что в семействе её величества королевы Елизаветы. Замешан в скандале — о троне или о канцлерском кресле — забудь.
Значит, и скейт нельзя. Потому, что это общение с уличными парнями, травмы и провокация. Начнется выискивание сенсационных фактов. Где уличная субкультура — там и нарушение общепринятых норм. Если не найдут, так сфабрикуют. А дальше все по схеме: скандал, обсуждения, гибель репутации семьи… Читай пункт о королеве Елизавете.
Это походило на капкан. Андрею хотелось освободиться из него. Волки отгрызают одну лапу и убегают на трех. Но у волков нет семейного бизнеса. Только лапы, которые их кормят. И свобода.
Оставалась отдушина — его тайный спот. Рано или поздно и про спот отец узнает. Тогда мало не покажется. Стрит* он пока терпит, хоть и с большим скрипом.
Андрей никогда не пытался поговорить с отцом об ослаблении тотального контроля. Родион Емельянович не понял бы претензий и, скорей всего, возмутился. Он считал, что делает все возможное для безопасности детей, и не чувствовал, насколько угнетает этим Андрея и Марго.
Они давно не проводили время вместе. В семье забыли, как это бывает, когда у папы выходной. Всегда только работа.
Из санкционированных развлечений в свободное от учебы время у Ратманского оставались звездное небо и тушка Canon.
Фотографией Андрей занимался сколько себя помнил, несчетное количество поломанных и разбитых фотиков усеивали путь его восхождения к мастерству. Теперь Ратманский мог бы устраивать персональные выставки. Но снимал исключительно для себя и для “Университетского вестника”.
Он любил выхватывать из толпы людей в движении, в разных эмоциях, снимал город и природу и бесконечно — сестру-близняшку. Половина камер были разбиты именно ею. Марго терпеть не могла фотографироваться.
Андрей вздохнул, нахмурился. Отношения с Маргошей — особый разговор, они становились все хуже. А раньше вроде: “братик - сестричка — одна Инста и личка”, любили же друг друга. Андрей даже собирался рассказать Марго, что нашел способ отключать камеры слежения в спальнях. Но не стал. Боялся, что матери сболтнет.